Кому случалось из Болховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой.

Svi koji su se preselili iz okruga Bolhov u okrug Zhizdryn vjerojatno su bili iznenađeni oštrim razlikama između stanovništva Orlovske regije i onog iz Kalugine regije.

Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах.

Orlovski seljani su niski, skloniji, glupi, gledaju ispod očiju, žive u lošim jabučnim kolibama, rade na poljima, ne bave se trgovinom, loše jedu i nose kopitare. Kaluginski seljani žive u prostranim jabučnim kolibama, visoki su, gledaju hrabro i veselo, imaju čisto i bijelo lice, trguju maslacem i dehtom te na blagdane nose cipele.

Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращенного в грязный пруд.

Orlovsko selo (govorimo o istočnom dijelu Orlovske regije) obično se nalazi među oranicama, u blizini jazbine koja je nekako pretvorena u prljavo jezero.

Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь; изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой...

Osim nekoliko rakita koji su uvijek spremni pomoći i dviju-tri mršave brijega, nema drveća u okrugu od jedne do dvije milje; koliba se pritiče do kolibe, a krovi su prekriveni pokvarenom slamom...

Калужская деревня, напротив, большею частью окружена лесом; избы стоят вольней и прямей, крыты тесом; ворота плотно запираются, плетень на задворке не разметан и не вывалился наружу, не зовет в гости всякую прохожую свинью...

Kaluginsko selo, naprotiv, uglavnom je okruženo šumom; kolibe su slobodnije i ravnije, a krovi su prekriveni dasima; vrata su čvrsto zaključana, ograda u dvorištu nije raspršena i ne izlazi na van, niti poziva na posjet svinju koja prolazi...

И для охотника в Калужской губернии лучше.

I za lovce je bolje u Kaluginskoj regiji.

В Орловской губернии последние леса и площадя * исчезнут лет через пять, а болот и в помине нет; в Калужской,

U Orlovskoj regiji posljednje šume i livade* nestat će za pet godina, a močvara nije ni uočena; u Kaluginskoj regiji,

напротив, засеки тянутся на сотни, болота на десятки верст, и не перевелась еще благородная птица тетерев, водится добродушный дупель, и хлопотунья куропатка своим порывистым взлетом веселит и пугает стрелка и собаку.

međutim, šume se protežu na stotine kilometara, a močvare na desetke kilometara, a još uvijek postoji plemenita ptica tetrev, dobroćudni dupeľ, a ljubomorna pijetla svojim impulzivnim polijetanjem veseli i plaši strijelca i psa.

В качестве охотника посещая Жиздринский уезд, сошелся я в поле и познакомился с одним калужским мелким помещиком, Полутыкиным, страстным охотником и, следовательно, отличным человеком.

Kao lovac koji je posjetio Zhizdrynski okrug, susreo sam se na terenu i upoznao jednog malog kaluginskog zemljoposjednika, Polutykina, strastvenog lovca i, stoga, izvrsnog čovjeka.

Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада;

Iako je imao neke nedostatke: na primjer, udavao se za sve bogate djevojke u regiji i, nakon što je dobio odbijanje i od ruke i od kuće, s razorenim srcem povjeravao svoju tugu svim prijateljima i poznanicima, a roditeljima djevojaka i dalje je slao kao dar kiseli pere i druge sirove proizvode iz svog vrta.

любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил;

Volio je ponavljati istu anegdotu, koja, unatoč gospodinu Polutykina poštovanju prema njegovim dostojanstvima, definitivno nikoga nije nasmijala;

хвалил сочинения Акима Нахимова и повесть «Пинну»; заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однако говорил одначе и завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.

hvalio je djela Akima Nahimova i priču „Pinna”; mucao je; zvao je svoju psa „Astronom”; umjesto „ipak” govorio „ipak” i uveo je u svoju kuću francusku kuhinju, čije je tajne, prema mišljenju njegovog kuhara, bile u potpunom promjeni prirodnog okusa svakog jela: meso ovog umjetnika imalo je miris riba, riba - gljivica, a makaroni - praha; ali niti jedna mrkvica nije dospjela u juhu ako prije nije dobila oblik pravokutnika ili trapeza.

Но, за исключением этих немногих и незначительных недостатков, г-н Полутыкин был, как уже сказано, отличный человек.

No, osim tih malih i nevažnih nedostataka, gospodin Polutykin je, kako je već rečeno, bio izvrstan čovjek.

В первый же день моего знакомства с г. Полутыкиным он пригласил меня на ночь к себе.

Jednog prvog dana mog upoznavanja s gospodinom Polutykina pozvao me je da noćujem kod njega.

— До меня верст пять будет, — прибавил он, — пешком идти далеко; зайдемте сперва к Хорю. (Читатель позволит мне не передавать его заиканья.)

– Do mene je pet versta, – dodao je, – pješačiti je daleko; prvo idemo kod Horeja. (Čitatelj će mi dopustiti da ne prenesem njegovo mucanje.)

— А кто такой Хорь?

– A tko je Horej?

— А мой мужик... Он отсюда близехонько.

– Moj seljak... On je ovdje u blizini.

Мы отправились к нему.

Otišli smo k njemu.

Посреди леса, на расчищенной и разработанной поляне, возвышалась одинокая усадьба Хоря.

U sredini šume, na očišćenom i obrađenom livadu, uzdižala se usamljena Horejeva imanja.

Она состояла из нескольких сосновых срубов, соединенных заборами; перед главной избой тянулся навес, подпертый тоненькими столбиками.

Sastojala se od nekoliko sosnovih srubova, povezanih ogradama; ispred glavne sobe protezao je natkanje, potpirnuto tankim stupovima.

Мы вошли.

Ušli smo unutra.

Нас встретил молодой парень, лет двадцати, высокий и красивый.

Upoznali smo mladog čovjeka u dvadesetima, visokog i lijepog.

— А, Федя! Дома Хорь? — спросил его г-н Полутыкин.

– Ah, Fjodor! Je Horej kod kuće? – upitao ga je gospodin Polutykin.

— Нет, Хорь в город уехал, — отвечал парень, улыбаясь и показывая ряд белых, как снег, зубов. — Тележку заложить прикажете?

– Ne, Horej je otišao u grad – odgovorila je mladić, smiješno pokazujući niz bijelih, kao snijeg, zubi. – Želite li da stavim vozeće na konje?

— Да, брат, тележку. Да принеси нам квасу.

– Da, brate, vozeće na konje. I donesite nam kvas.

Мы вошли в избу.

Ušli smo u sobu.

Ни одна суздальская картина не залепляла чистых бревенчатых стен; в углу, перед тяжелым образом в серебряном окладе, теплилась лампадка; липовый стол недавно был выскоблен и вымыт; между бревнами и по косякам окон не скиталось резвых прусаков, не скрывалось задумчивых тараканов.

Niti jedna suzdaljska slika nije ukrašavala čiste daske zida; u kutu, ispred teškog ikona u srebrnom okviru, gorjela je svjetiljka; lipovski stol bio je nedavno očišćen i oprati; među dascima i po okvirima prozora nisu se šećali živahni bube, niti se skrivali razmišljajući žohari.

Молодой парень скоро появился с большой белой кружкой, наполненной хорошим квасом, с огромным ломтем пшеничного хлеба и с дюжиной соленых огурцов в деревянной миске.

Mladić je uskoro došao s velikom bijelom čašom, ispunjenom dobrom kvasom, s ogromnim komadom pšeničnog kruha i dvaanaest soljenih krastavaca u drvenoj posudi.

Он поставил все эти припасы на стол, прислонился к двери и начал с улыбкой на нас поглядывать.

Stavio je sve te zalihe na stol, pritisnuo se na vrata i počeo nam se smiješno gledati.

Не успели мы доесть нашей закуски, как уже телега застучала перед крыльцом.

Nisam uspio dojesti našu zalogu kad je već kočija zapukala ispred stube.

Мы вышли.

Izašli smo.

Мальчик лет пятнадцати, кудрявый и краснощекий, сидел кучером и с трудом удерживал сытого пегого жеребца.

Dječak od petnaest godina, s kovrčavom kosom i crvenim licem, bio je kočar i teško je održavao svoju zadovoljenu, sivu konjicu.

Кругом телеги стояло человек шесть молодых великанов, очень похожих друг на друга и на Федю.

Oko kočije stajalo je šest mladih divova, koji su se jako ličili jedan na drugoga i na Fedju.

«Всё дети Хоря!» —

„Svi su Horyjeva djeca!”

заметил Полутыкин.

– izjavio je Polutykin.

«Всё Хорьки, — подхватил Федя, который вышел вслед за нами на крыльцо, — да еще не все: Потап в лесу, а Сидор уехал со старым Хорем в город...

„Svi su Horyjevi”, dodao je Fedja, koji je izašao na stupi s nama. „Ali nisu svi: Potap je u šumi, a Sidor otišao je s starim Horyjem u grad...”

Смотри же, Вася, — продолжал он, обращаясь к кучеру, — духом сомчи: барина везешь. Только на толчках-то, смотри, потише: и телегу-то попортишь, да и барское черево обеспокоишь!»

„Pazi, Vasja”, nastavio je, obraćajući se kočaru. „Vodi gospodina s brzinom. Samo budi oprezan na kamenima: mogao bi oštetiti kočiju i uznemiriti gospodina!”

Остальные Хорьки усмехнулись от выходки Феди.

Ostali Horyjevi nasmijali su se Fedjinom šaljivosti.

«Подсадить Астронома!» —

„Daj da se ukrca Astronom!”

торжественно воскликнул г-н Полутыкин.

– izjavio je svečano gospodin Polutykin.

Федя, не без удовольствия, поднял на воздух принужденно улыбавшуюся собаку и положил ее на дно телеги.

Fedja nije bez zadovoljstva podigao prisilno nasmijenu pseću i stavio je na dno kočije.

Вася дал вожжи лошади.

Vasja je potaknuo konja.

Мы покатили.

I krenuli smo dalje.

«А вот это моя контора, — сказал мне вдруг г-н Полутыкин, указывая на небольшой низенький домик, — хотите зайти?» —

„A ovo je moj ured”, iznenada mi je rekao gospodin Polutykin, ukazujući na malu, nizku kuću. „Želite li ući?”

«Извольте». —

– „Jasno.”

«Она теперь упразднена, — заметил он, слезая, — а всё посмотреть стоит».

– „Sada je ukinut”, primijetio je, siđendo. „Ali vrijedi pogledati.”

Контора состояла из двух пустых комнат.

Ured se sastojao od dviju praznih soba.

Сторож, кривой старик, прибежал с задворья.

Čuvar, grubi starac, došao je s dvorišta.

«Здравствуй, Миняич, — проговорил г-н Полутыкин, — а где же вода?»

„Zdravo, Minjaich”, rekao je gospodin Polutykin. „A gdje je voda?”

Кривой старик исчез и тотчас вернулся с бутылкой воды и двумя стаканами.

Grubi starac nestao i odmah se vratio s bocom vode i dvije čaše.

«Отведайте, — сказал мне Полутыкин, — это у меня хорошая, ключевая вода».

„Isprobajte”, rekao mi je Polutykin. „Ovo je dobra, izvorna voda.”

Мы выпили по стакану, причем старик нам кланялся в пояс.

Popili smo po čaši, a starac nam se klanjao do koljena.

«Ну, теперь, кажется, мы можем ехать, — заметил мой новый приятель. — В этой конторе я продал купцу Аллилуеву четыре десятины лесу за выгодную цену».

„Pa, čini se da sada možemo krenuti”, rekao je moj novi prijatelj. „U ovom uredu prodao sam trgovcu Alliluyevu četiri desetine šume po povoljnoj cijeni.”

Мы сели в телегу и через полчаса уже въезжали на двор господского дома.

Ušli smo u kolu i za pola sata već smo ulazili u dvorište gospodarske kuće.

— Скажите, пожалуйста, — спросил я Полутыкина за ужином, — отчего у вас Хорь живет отдельно от прочих ваших мужиков?

„Recite mi, molim vas”, upitao sam Polutykina za večerom. „Zašto Horj živi odvojeno od ostalih vaših seljana?”

— А вот отчего: он у меня мужик умный.

„Zbog toga što je on pametan seljani.”

Лет двадцать пять тому назад изба у него сгорела; вот и пришел он к моему покойному батюшке и говорит: дескать, позвольте мне, Николай Кузьмич, поселиться у вас в лесу на болоте.

Prije dvadesetak godina njegova kuća je izgorjela i tada je došao kod mog pokojnog oca i rekao: „Dopustite mi, Nikolaj Kuzmič, da se naselim u vašem šumi na močvari.”

Я вам стану оброк платить хороший. —

„Platit ću vam dobar porez.”

«Да зачем тебе селиться на болоте?» —

„Ali zašto se naseliti na močvari?”

«Да уж так; только вы, батюшка, Николай Кузьмич, ни в какую работу употреблять меня уж не извольте, а оброк положите, какой сами знаете». —

„Zbog toga; samo ne želite da vas angažiram za bilo kakav posao, a porez neka bude onaj kojeg vi znate.”

«Пятьдесят рублев в год!» —

„Pedeset rubalja godišnje!”

«Извольте». —

„U redu.”

«Да без недоимок у меня, смотри!» —

„A nema dodatnih poreza kod mene, znate!”

«Известно, без недоимок...»

„Znam, nema dodatnih poreza...”

Вот он и поселился на болоте.

I tako se on naselio na močvari.

С тех пор Хорем его и прозвали.

Od tada ga zovu Horem.

— Ну, и разбогател? — спросил я.

„Pa, jesam li se obogatio?” upitao sam.

— Разбогател. Теперь он мне сто целковых оброка платит, да еще я, пожалуй, накину. Я уж ему не раз говорил: «Откупись, Хорь, эй, откупись!..» А он, бестия, меня уверяет, что нечем; денег, дескать, нету... Да, как бы не так!..

„Da. Sada mi plaća 100 rubalja poreza, a možda ću i povećati iznos. Više puta sam mu rekao: ‘Oslobodi se, Hore, oslobodi se!’ A on, ta zvijer, uvjerava me da nema novca... Ali, to nije tako!”

На другой день мы тотчас после чаю опять отправились на охоту.

Sljedećeg dana odmah nakon čaja ponovno smo krenuli na lov.

Проезжая через деревню, г-н Полутыкин велел кучеру остановиться у низенькой избы и звучно воскликнул: «Калиныч!» —

Dok smo prolazili kroz selo, gospodin Polutykin naredio kočaru da stane ispred niske kolibe i glasno izviknuo: „Kalyntch!”

«Сейчас, батюшка, сейчас, — раздался голос со двора, — лапоть подвязываю».

„Odmah, gospodine, odmah!” čuo se glas iz dvorišta.

Мы поехали шагом; за деревней догнал нас человек лет сорока, высокого роста, худой, с небольшой загнутой назад головкой.

Krenuli smo dalje pješačinjući; izvan sela pridružio nam se čovjek u sredinama četrdesetih godina, visokog rasta, mršav, s malo zakrivenom glavom.

Это был Калиныч.

To je bio Kalyntch.

Его добродушное смуглое лицо, кое-где отмеченное рябинами, мне понравилось с первого взгляда.

Njegovo dobrodušno sramno lice, mjestima dotaknuto pjegama, odmah mi se svidjelo.

Калиныч (как узнал я после) каждый день ходил с барином на охоту, носил его сумку, иногда и ружье, замечал, где садится птица, доставал воды, набирал земляники, устроивал шалаши, бегал за дрожками; без него г-н Полутыкин шагу ступить не мог.

Kalyntch (kako sam kasnije saznao) je svakodnev išao na lov s gospodinom Polutykinom, nosio mu torbu, ponekad i pušku, primijetio gdje je ptica sletjela, donio vodu, sastavio šator, trčao za meticama; gospodin Polutykin nije mogao napraviti nijedan korak bez njega.

Калиныч был человек самого веселого, самого кроткого нрава, беспрестанно попевал вполголоса, беззаботно поглядывал во все стороны, говорил немного в нос, улыбаясь, прищуривал свои светло-голубые глаза и часто брался рукою за свою жидкую, клиновидную бороду.

Kalyntch je bio čovjek najveselijeg, najmirnijeg karaktera, neprestano je pjevao tiho, bezbrinno gledao u svim smjerovima, govorio malo nosom, nasmiješiv se, pucao svojim svjetlo-plavim očima i često dodirnuo rukom svoju rijetku, klinoobliku bradu.

Ходил он нескоро, но большими шагами, слегка подпираясь длинной и тонкой палкой.

Hodao je sporo, ali velikim koracima, blago se oslanjaajući na dugu i tanku šipku.

В течение дня он не раз заговаривал со мною, услуживал мне без раболепства, но за барином наблюдал, как за ребенком.

Tijekom dana nekoliko puta se obratio meni, služio mi bez podređenosti, ali pratio gospodina Polutykina kao dijete.

Когда невыносимый полуденный зной заставил нас искать убежища, он свел нас на свою пасеку, в самую глушь леса.

Kada nam je nepodnošljiva srednjodnevna vrućina natjerala da potražimo sklonište, odveo nas je na svoju pastirsku parcelu, duboko u šumi.

Калиныч отворил нам избушку, увешанную пучками сухих душистых трав, уложил нас на свежем сене, а сам надел на голову род мешка с сеткой, взял нож, горшок и головешку и отправился на пасеку вырезать нам сот.

Kalyntch nam je otvorio kabinu, ukrašenu snopovima suhih mirisnih travi, smjestio nas na svježu senu, a sam je stavio na glavu nešto poput vreće s mrežom, uzeo nož, lonac i kamen i otišao na pastirsku parcelu kako bi nam izrezao soč.

Мы запили прозрачный теплый мед ключевой водой и заснули под однообразное жужжанье пчел и болтливый лепет листьев.

Popili smo prozirni topli med s izvorom i zasnuli pod monotonim buzgom pčela i provalnim šaputanjem lišća.

Легкий порыв ветерка разбудил меня...

Blagi udar vjetra me je probudio...

Я открыл глаза и увидел Калиныча: он сидел на пороге полураскрытой двери и ножом вырезывал ложку.

Otvorila sam oči i vidjela Kalyntcha: sjedeo je na pragu poluotvorenih vrata i izrezao žlicu nožem.

Я долго любовался его лицом, кротким и ясным, как вечернее небо.

Dugo sam divila njegovom lici, nježnom i jasnom kao večernje nebo.

Г-н Полутыкин тоже проснулся.

Gospodin Polutykin također se probudio.

Мы не тотчас встали.

Nismo se odmah ustali.

Приятно после долгой ходьбы и глубокого сна лежать неподвижно на сене: тело нежится и томится, легким жаром пышет лицо, сладкая лень смыкает глаза.

Lijepo je, nakon dugog hodanja i dubokog sna, ležati nekretno na sjeni: tijelo se pravi ugodno i umara, lice se zagrijava blagim toplinom, a slatka lijenost zatvara oči.

Наконец мы встали и опять пошли бродить до вечера.

Naposljetku smo se ustali i ponovno krenuli lutati do večeri.

За ужином я заговорил опять о Хоре да о Калиныче.

Za večeru ponovno sam razgovarala o Horeu i Kalyntchu.

«Калиныч — добрый мужик, — сказал мне г. Полутыкин, — усердный и услужливый мужик; хозяйство в исправности, одначе, содержать не может: я его всё оттягиваю. Каждый день со мной на охоту ходит...

„Kalyntch je dobar čovjek“, rekao mi je gospodin Polutykin. „Radni i usluzni čovjek. Međutim, ne može održavati gospodarstvo: stalno ga odgađam. Svakog dana ide sa mnom na lov...“

Какое уж тут хозяйство, — посудите сами».

„Kakvo je to gospodarstvo?“, upitajte sami.“

Я с ним согласился, и мы легли спать.

Složio sam se s njim i legli smo se spavati.

На другой день г-н Полутыкин принужден был отправиться в город по делу с соседом Пичуковым. Сосед Пичуков запахал у него землю и на запаханной земле высек его же бабу.

Sljedećeg dana gospodin Polutykin je morao otići u grad s susjedom Pichukovim. Susjed Pichukov je orao njegovo zemljište i na oranom zemljištvu izbodao njegovu baku.

На охоту поехал я один и перед вечером завернул к Хорю.

Na lov sam otišao sam i prije večeri sam otišao k Horeu.

На пороге избы встретил меня старик — лысый, низкого роста, плечистый и плотный — сам Хорь.

Na pragu kolibe dočekao me je starac - ćelav, niskog rasta, snažan i grub - Hore sam.

Я с любопытством посмотрел на этого Хоря. Склад его лица напоминал Сократа: такой же высокий, шишковатый лоб, такие же маленькие глазки, такой же курносый нос.

S znatiželjom sam pogledao tog Horea. Izraz njegova lica podsjećao je na Sokrata: isto visok, isto šiljasti čelo, isto male oči, isto zakriveni nos.

Мы вошли вместе в избу.

Ušli smo zajedno u kolibu.

Тот же Федя принес мне молока с черным хлебом.

Isto Fjeda donio mi je mlijeko s crnim kruhom.

Хорь присел на скамью и, преспокойно поглаживая свою курчавую бороду, вступил со мною в разговор.

Hore je sjeo na klupu i, mirno grabežljajući svoju grubu bradu, započeo razgovor sa mnom.

Он, казалось, чувствовал свое достоинство, говорил и двигался медленно, изредка посмеивался из-под длинных своих усов.

Činilo se da osjeća svoje dostojanstvo, govorio je i kretao se sporo, povremeno se nasmijeh iz-pod svojih dugih brkova.

Мы с ним толковали о посеве, об урожае, о крестьянском быте...

Razgovarali smo o sjetvi, o žetvi, o seoskom životu...

Он со мной всё как будто соглашался; только потом мне становилось совестно, и я чувствовал, что говорю не то...

On se sveđe složio sa mnom; ali poslije sam osjećao sram i osjećao da ne govorim ono što bi trebalo...

Так оно как-то странно выходило.

Bilo je to nekako čudno.

Хорь выражался иногда мудрено, должно быть, из осторожности...

Hore ponekad je govorio mudro, vjerojatno iz opreznosti...

Вот вам образчик нашего разговора:

Evo primjera našeg razgovora:

— Послушай-ка, Хорь, — говорил я ему, — отчего ты не откупишься от своего барина?

– Slušaj, Hore, – rekao sam mu, – zašto ne otkupiš se od svog gospodara?

— А для чего мне откупаться? Теперь я своего барина знаю и оброк свой знаю... барин у нас хороший.

– A zašto bih se otkupio? Sada znam svog gospodara i znam svoju daninu... Naš je gospodar dobar.

— Всё же лучше на свободе, — заметил я.

– Ipak je bolje biti slobodan, – primijetio sam.

Хорь посмотрел на меня сбоку.

Hore me pogledao s bočne strane.

— Вестимо, — проговорил он.

– Naravno, – rekao je.

— Ну, так отчего же ты не откупаешься?

– Pa, zašto onda ne otkupiš se?

Хорь покрутил головой.

Hore je okrenuo glavu.

— Чем, батюшка, откупиться прикажешь?

– Čim, gospodine, želite da se otkupim?

— Ну, полно, старина...

– Pa, dovoljno, stari prijatelju...

— Попал Хорь в вольные люди, — продолжал он вполголоса, как будто про себя, — кто без бороды живет, тот Хорю и на́больший.

– Hore je došao među slobodne ljude, – nastavio je tiho, kao da govori sam sebi, – a tko živi bez brade, on je za Horea najvažniji.

— А ты сам бороду сбрей.

– A ti sam si obrij bradu.

— Что борода? борода — трава: скосить можно.

– Što brada? Brada je trava: može se kositi.

— Ну, так что ж?

– Pa, što onda?

— А, знать, Хорь прямо в купцы попадет; купцам-то жизнь хорошая, да и те в бородах.

– Ah, vjerojatno će Hore odmah postati trgovac; trgovci imaju dobar život i svi nose brade.

— А что, ведь ты тоже торговлей занимаешься? — спросил я его.

– A što, ti također trguješ? – upitao sam ga.

— Торгуем помаленьку маслишком да дегтишком... Что же, тележку, батюшка, прикажешь заложить?

– Malo trgujem maslinovim uljem i dehtom... Pa, hoćete li da stavim kolac u zalog, gospodine?

«Крепок ты на язык и человек себе на уме», — подумал я.

„Jesi dobar govornik i pametan čovjek”, mislio sam.

— Нет, — сказал я вслух, — тележки мне не надо; я завтра около твоей усадьбы похожу и, если позволишь, останусь ночевать у тебя в сенном сарае.

– Ne, – rekao sam glasno, – ne trebam kolac. Sutra ću prošetati oko tvoje imanja i, ako dopustite, odsjesti ću kod vas u staji.

— Милости просим. Да покойно ли тебе будет в сарае? Я прикажу бабам постлать тебе простыню и положить подушку. Эй, бабы! — вскричал он, поднимаясь с места, — сюда, бабы!.. А ты, Федя, поди с ними. Бабы ведь народ глупый.

– Javi se. Hoće li ti biti ugodno u staji? Naredit ću ženama da ti stave prekrivač i jastuk. Ej, žene! – viknuo je, dižući se s mjesta. – Dođite, žene! A ti, Fedja, pođi s njima. Žene su glupi ljudi.”

Четверть часа спустя Федя с фонарем проводил меня в сарай.

Četrdesetak minuta kasnije Fedja me je, uz svjetlo, odveo u staju.

Я бросился на душистое сено, собака свернулась у ног моих; Федя пожелал мне доброй ночи, дверь заскрипела и захлопнулась.

Bacio sam se na mirisno sijeno, a pas se zagrizao uz moje noge. Fedja mi je poželio lagan noć, a vrata su pukotljivo zatvorena.

Я довольно долго не мог заснуть.

Dugo nisam mogao zaspati.

Корова подошла к двери, шумно дохнула раза два; собака с достоинством на нее зарычала; свинья прошла мимо, задумчиво хрюкая; лошадь где-то в близости стала жевать сено и фыркать...

Krava je došla do vrata i glasno udahla dva puta. Pas je dostojanstveno zavrčao. Svinja je prošla pored mene i zamislivo hruknula. Konj je negdje u blizini žvačao sijeno i prskao...

Я, наконец, задремал.

Napokon sam zaspao.

На заре Федя разбудил меня.

U zoru me je probudio Fedja.

Этот веселый, бойкий парень очень мне нравился; да и, сколько я мог заметить, у старого Хоря он тоже был любимцем.

Taj vesel, živahni mladić mi se jako svidio. I, koliko sam mogao primijetiti, bio je omiljen i kod starog Hore.

Они оба весьма любезно друг над другом подтрунивали.

Obojica su se ljubazno šalili jedno s drugim.

Старик вышел ко мне навстречу.

Starac je izašao ususret meni.

Оттого ли, что я провел ночь под его кровом, по другой ли какой причине, только Хорь гораздо ласковее вчерашнего обошелся со мной.

Bilo je li to zato što sam proveo noć pod njegovim krovom ili iz nekog drugog razloga, ali Hor je bio puno ljubazniji prema meni nego jučer.

— Самовар тебе готов, — сказал он мне с улыбкой, — пойдем чай пить.

– Samovar je spreman, – rekao mi je s osmijehom. – Dođite popiti čaj.

Мы уселись около стола. Здоровая баба, одна из его невесток, принесла горшок с молоком. Все его сыновья поочередно входили в избу.

Sjedli smo za stol. Zdrava žena, jedna od njegovih nevesti, donijela je lonac s mlijekom. Svi njegovi sinovi su pojedanako ulazili u kuću.

— Что у тебя за рослый народ! — заметил я старику.

– Kakav si ti visoki narod! – rekao sam starcu.

— Да, — промолвил он, откусывая крошечный кусок сахару, — на меня да на мою старуху жаловаться, кажись, им нечего.

– Da, – rekao je, uzimajući sitan komad šećera. – Čini se da nemaju za što se požaliti na mene i moju staricu.

— И все с тобой живут?

– I svi žive s tobom?

— Все. Сами хотят, так и живут.

– Svi. Žele to, pa tako i žive.

— И все женаты?

– I svi su oženjeni?

— Вон один, пострел, не женится, — отвечал он, указывая на Федю, который по-прежнему прислонился к двери. — Васька, тот еще молод, тому погодить можно.

– Evo jedan, onaj razigrani, ne želi se oženiti, – odgovorila je, ukazujući na Fedju, koji je i dalje stajao pored vrata. – Vasja je još mlad, pa može pričekati.

— А что мне жениться? — возразил Федя, — мне и так хорошо. На что мне жена? Лаяться с ней, что ли?

– A zašto bih se ja oženio? – prigovorio je Fedja. – Meni je i ovako dobro. Zašto bih ženu? Da se svađam s njom?

— Ну, уж ты... уж я тебя знаю! кольца серебряные носишь... Тебе бы всё с дворовыми девками нюхаться... «Полноте, бесстыдники!» — продолжал старик, передразнивая горничных. — Уж я тебя знаю, белоручка ты этакой!

– Pa, ti... ja te dobro znam! Nosiš srebrne prstene... Sve bih vrijeme proveo s dvorskim djevicama... „Dosta, besramnici!” – nastavio je starac, oponašajući sluškinje. – Znam te, ti si takav bijednik!

— А в бабе-то что хорошего?

– A što je dobrog u ženi?

— Баба — работница, — важно заметил Хорь. — Баба мужику слуга.

– Žena je radnica, – važno je primijetio Horj. – Žena je službenica muškarcu.

— Да на что мне работница?

– Pa, zašto bih ja trebao radnicu?

— То-то, чужими руками жар загребать любишь. Знаем мы вашего брата.

– Eto, voliš koristiti tuđe ruke. Znamo kakvi ste vi.

— Ну, жени меня, коли так. А? что! Что ж ты молчишь?

– Pa, oženite me, ako je tako. Što! Zašto ne govoriš ništa?

— Ну, полно, полно, балагур. Вишь, барина мы с тобой беспокоим. Женю, небось... А ты, батюшка, не гневись: дитятко, видишь, малое, разуму не успело набраться.

– Pa, dovoljno, dovoljno, razigranče. Vidiš, gospodinu smo mi na nevolje doveli. Vjerojatno će ga oženiti... A ti, oče, ne ljuti se: on je još dijete, nije dovoljno razumio.

Федя покачал головой...

Fedja je zakucao glavom...

— Дома Хорь? — раздался за дверью знакомый голос, — и Калиныч вошел в избу с пучком полевой земляники в руках, которую нарвал он для своего друга, Хоря. Старик радушно его приветствовал. Я с изумлением поглядел на Калиныча: признаюсь, я не ожидал таких «нежностей» от мужика.

– Je Horj kod kuće? – čuo se poznat glas iza vrata, a Kalinych je ušao u kolibu s grlom divljeg maline u rukama, koji je nabrao za svog prijatelja, Horja. Starac ga je prijateljski pozdravio. Iznenadjeno sam pogledao Kalinycha: iskreno, nisam očekivao takve „nežnosti” od muškarca.

Я в этот день пошел на охоту часами четырьмя позднее обыкновенного и следующие три дня провел у Хоря.

Taj sam dan krenuo na lov četiri sata kasnije nego inače i sljedeće tri dana proveo kod Horja.

Меня занимали новые мои знакомцы.

Bili su mi zanimljivi moji novi poznanci.

Не знаю, чем я заслужил их доверие, но они непринужденно разговаривали со мной.

Ne znam kako sam zaslužio njihovo povjerenje, ali razgovarali su sa mnom neprisilno.

Я с удовольствием слушал их и наблюдал за ними.

Uživao sam slušajući ih i promatrajući ih.

Оба приятеля нисколько не походили друг на друга.

Dva prijatelja uopće nisu bila slična jedno drugome.

Хорь был человек положительный, практический, административная голова, рационалист; Калиныч, напротив, принадлежал к числу идеалистов, романтиков, людей восторженных и мечтательных.

Horj je bio pozitivan, praktičan čovjek, upravitelj, racionalist; Kalinych je, naprotiv, bio idealist, romantik, entuzijastičan i maštovit čovjek.

Хорь понимал действительность, то есть: обстроился, накопил деньжонку, ладил с барином и с прочими властями; Калиныч ходил в лаптях и перебивался кое-как.

Horj je razumio stvarnost, to jest: izgradio se, sastavio novac, snalazio se s gospodarom i ostalim vlastima; Kalinych je hodao u sandalima i teško preživljavao.

Хорь расплодил большое семейство, покорное и единодушное; у Калиныча была когда-то жена, которой он боялся, а детей и не бывало вовсе.

Horj je imao veliku obitelj, poslušnu i jednomislenu; Kalinych je nekad imao ženu, koje se bojao, ali nikad nije imao djecu.

Хорь насквозь видел г-на Полутыкина; Калиныч благоговел перед своим господином.

Horj je dobro poznaavao gospodina Polutykina; Kalinych je ubodljivo štovao svog gospodina.

Хорь любил Калиныча и оказывал ему покровительство; Калиныч любил и уважал Хоря.

Horj je volio Kalinycha i štitio ga; Kalinych je volio i poštivao Horja.

Хорь говорил мало, посмеивался и разумел про себя; Калиныч объяснялся с жаром, хотя и не пел соловьем, как бойкий фабричный человек...

Horj je malo govorio, nasmijao se i razumio bez riječi; Kalinych je žestoko izražavao svoje mišljenje, iako nije bio elokventan kao razgovorni tvornički radnik...

Но Калиныч был одарен преимуществами, которые признавал сам Хорь, например: он заговаривал кровь, испуг, бешенство, выгонял червей; пчелы ему дались, рука у него была легкая.

Ali Kalinych je imao darove koje je i sam Horj priznao, na primjer: mogao je zaustaviti krvarenje, ukloniti strah, izbaciti zmije; pčele su mu bile prijateljice, a njegova ruka je bila laka.

Хорь при мне попросил его ввести в конюшню новокупленную лошадь, и Калиныч с добросовестною важностью исполнил просьбу старого скептика.

Horj me je zatražio da uvedem u staju novo kupljenu konjicu, a Kalinych je s ozbiljnom važnostju ispunio zahtjev starog skeptika.

Калиныч стоял ближе к природе; Хорь же — к людям, к обществу; Калиныч не любил рассуждать и всему верил слепо; Хорь возвышался даже до иронической точки зрения на жизнь.

Kalinych je bio bliž prirodi; Horj je bio bliž ljudima, društvu; Kalinych nije volio razmišljati i vjerovao je u sve slijepo; Horj je čak imao ironski pogled na život.

Он много видел, много знал, и от него я многому научился.

Mnogo je vidio, mnogo znao i puno sam naučio od njega.

Например, из его рассказов узнал я, что каждое лето, перед покосом, появляется в деревнях небольшая тележка особенного вида.

Na primjer, iz njegovih priča sam saznao da se svakog ljeta, prije kosanja, u sela pojavi mala kolica posebnog izgleda.

В этой тележке сидит человек в кафтане и продает косы.

U toj kolici sjedi čovjek u kaftanu i prodaje kosine.

На наличные деньги он берет рубль двадцать пять копеек — полтора рубля ассигнациями; в долг — три рубля и целковый.

Za gotov novac on uzima rublju i dvadeset kopijki ̶ pola rublja u novčanicama; na kredit ̶ tri rublja i cijelu novčanicu.

Все мужики, разумеется, берут у него в долг. Через две-три недели он появляется снова и требует денег.

Naravno, svi muškarci uzimaju novac na kredit. Dva-tri tjedna kasnije on se ponovno pojavi i traži novac.

У мужика овес только что скошен, стало быть, заплатить есть чем; он идет с купцом в кабак и там уже расплачивается.

Muškarac je upravo kosio ovez, pa ima novac za plaćanje; on ide s trgovcem u kafić i tamo plaća.

Иные помещики вздумали было покупать сами косы на наличные деньги и раздавать в долг мужикам по той же цене; но мужики оказались недовольными и даже впали в уныние; их лишали удовольствия щелкать по косе, прислушиваться, перевертывать ее в руках и раз двадцать спросить у плутоватого мещанина-продавца: «А что, малый, коса-то не больно того?»

Neki su gospodari htjeli kupiti kosine za gotov novac i davati ih na kredit po istoj cijeni; ali muškarci nisu bili zadovoljni i čak su postali tužni; bili su lišeni užitka da prave zveckanje s kosinom, slušaju zveckanje, okreću kosinu u rukama i dva puta pitaju prodavača: „Pa, mali, kosa nije dovoljno ostrana?”

Те же самые проделки происходят и при покупке серпов, с тою только разницей, что тут бабы вмешиваются в дело и доводят иногда самого продавца до необходимости, для их же пользы, поколотить их.

Isto se događa i kod kupnje srpova, samo s onom razlikom da se u to upliću i žene i ponekad prodavač mora udariti ih, kako bi im omogućili uživanje u tom procesu.

Но более всего страдают бабы вот при каком случае.

Ali žene najviše pati u sljedećem slučaju.

Поставщики материала на бумажные фабрики поручают закупку тряпья особенного рода людям, которые в иных уездах называются «орлами».

Dostavljači materijala za papirne tvornice povjeravaju kupnju posebne vrste tkanine ljudima koje u nekim okruzima zovu „orli”.

Такой «орел» получает от купца рублей двести ассигнациями и отправляется на добычу.

Takav „orl” dobiva od trgovca dvjesto rublja u novčanicama i kreće na lov.

Но, в противность благородной птице, от которой он получил свое имя, он не нападает открыто и смело: напротив, «орел» прибегает к хитрости и лукавству.

Ali, za razliku od plemenite ptice od koje je dobio ime, on ne napada otvoreno i hrabro; „orl” umjesto toga koristi lukavost i podmukloć.

Он оставляет свою тележку где-нибудь в кустах около деревни, а сам отправляется по задворьям да по задам, словно прохожий какой-нибудь или просто праздношатающийся.

On ostavlja svoju kola u grmlju u blizini sela, a zatim kreće u dvorišta i iza zida, kao da je prolaznik ili jednostavno lutajuća osoba.

Бабы чутьем угадывают его приближенье и крадутся к нему навстречу.

Žene intuicijom osjećaju njegov dolazak i kreću mu u susret.

Второпях совершается торговая сделка. За несколько медных грошей баба отдает «орлу» не только всякую ненужную тряпицу, но часто даже мужнину рубаху и собственную паневу.

U žurbi se sklapa trgovina. Za nekoliko bakova žena daje „orlu” ne samo sve nepotrebne krzne, već često i muževu košulju i svoju prošetku.

В последнее время бабы нашли выгодным красть у самих себя и сбывать таким образом пеньку, в особенности «замашки», — важное распространение и усовершенствование промышленности «орлов»!

U posljednje vrijeme žene smatraju da je isplativo kradeti od sebe i na taj način prodavati konopi, posebno „zamaške” – važno širenje i unapređenje industrije „orla”!

Но зато мужики, в свою очередь, навострились и при малейшем подозрении, при одном отдаленном слухе о появлении «орла» быстро и живо приступают к исправительным и предохранительным мерам.

Ali muškarci, zauzvrat, također su postali oprezni i pri najmanjem sumnji, čak i uz daleki glas o pojavi „orla”, brzo i odlučno primjenjuju korektivne i preventivne mjere.

И в самом деле, не обидно ли?

I doista, nije li to nepristojno?

Пеньку продавать их дело, и они ее точно продают, не в городе, — в город надо самим тащиться, — а приезжим торгашам, которые, за неимением безмена, считают пуд в сорок горстей — а вы знаете, что за горсть и что за ладонь у русского человека, особенно когда он «усердствует»!

Prodaja konopa njihova je stvar, i točno to čine, ne u gradu – u grad trebaju i sami ići – već trgovcima iz drugih gradova koji, ako nemaju vage, broje pund od četrdeset grama – a znate kako je ruski čovjek mjerio gramo i šaku, posebno ako „radi naporno”!

Таких рассказов я, человек неопытный и в деревне не «живалый» (как у нас в Орле говорится), наслушался вдоволь.

Čuo sam mnogo takvih priča kao netko bez iskustva koji nije „živio” u selu (kao što to kažemo u Orlu).

Но Хорь не всё рассказывал, он сам меня расспрашивал о многом.

Ali Horj nije sve rekao, već me i sam pitao o mnogo toga.

Узнал он, что я бывал за границей, и любопытство его разгорелось...

Saoprili mi je da sam bio u inozemstvu i njegova znatiželja se razbuđena...

Калиныч от него не отставал; но Калиныча более трогали описания природы, гор, водопадов, необыкновенных зданий, больших городов; Хоря занимали вопросы административные и государственные.

Kalinych nije zaostajao, ali Kalinyča su više dojmali opisi prirode, planina, vodopada, neobičnih građevina i velikih gradova; Horja su zanimale administrativne i državne pitanja.

Он перебирал всё по порядку: «Что, у них это там есть так же, как у нас, аль иначе?..

Prolazio je sve u red: „I oni to tamo imaju kao i mi, ili ne?..

Ну, говори, батюшка, — как же?..» —

Pa, reci, oče, kako je?..” –

«А! ах, господи, твоя воля!» — восклицал Калиныч во время моего рассказа; Хорь молчал, хмурил густые брови и лишь изредка замечал, что, «дескать, это у нас не шло бы, а вот это хорошо — это порядок».

„Ah, o Bože, kako želiš!” – izjavio je Kalinych tijekom mog pričanja; Horj je šutio, nabrajao svoje guste obrve i samo povremeno primijetio da „to kod nas ne bi prošlo, ali ovo je dobro – to je red”.

Всех его расспросов я передать вам не могу, да и незачем; но из наших разговоров я вынес одно убежденье, которого, вероятно, никак не ожидают читатели, — убежденье, что Петр Великий был по преимуществу русский человек, русский именно в своих преобразованиях.

Ne mogu vam prenijeti sve njegove upite, a ni nije potrebno. Međutim, iz naših razgovora izvukao sam jedno uvjerenje, koje čitatelji vjerojatno ne očekuju – uvjerenje da je Petar Veliki uglavnom bio Rus, Rus u svojim reformama.

Русский человек так уверен в своей силе и крепости, что он не прочь и поломать себя: он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед.

Rus je toliko siguran u svoju moć i čvrstost da nije nevoljký se i sam razbiti: malo se bavi svojom prošlošću i hrabro gleda u budućnost.

Что хорошо — то ему и нравится, что разумно — того ему и подавай, а откуда оно идет, — ему всё равно.

On voli ono što je dobro i razumno, a odakle to dolazi – to mu je ravnodušno.

Его здравый смысл охотно подтрунит над сухопарым немецким рассудком; но немцы, по словам Хоря, любопытный народец, и поучиться у них он готов.

Njegov zdravi razum volio je ismijavati suh njemački razum, ali Nijemci, prema Horju, su zanimljiv narod i on je spreman nešto od njih naučiti.

Благодаря исключительности своего положенья, своей фактической независимости, Хорь говорил со мной о многом, чего из другого рычагом не выворотишь, как выражаются мужики, жерновом не вымелешь.

Zahvaljujući svojem jedinstvenom položaju i stvarnoj neovisnosti, Horj je sa mnom razgovarao o mnogo toga, što se ne može izvući drugim načinom, kako kažu seljani, niti se to može izmučiti na žrnjelu.

Он действительно понимал свое положенье.

On je stvarno razumio svoj položaj.

Толкуя с Хорем, я в первый раз услышал простую, умную речь русского мужика.

Tijekom razgovora s Horjem prvi put sam čuo jednostavni, pametni govor ruskog seljana.

Его познанья были довольно, по-своему, обширны, но читать он не умел; Калиныч — умел.

Njegovo znanje je bilo dovoljno, na svoj način, opsežno, ali nije znao čitati; Kalinych je znao.

«Этому шалопаю грамота далась, — заметил Хорь, — у него и пчелы отродясь не мерли». —

„Ovom šurutu je pismenost došla lako”, primijetio je Horj. „Nije mu čak i pčele umrle.”

«А детей ты своих выучил грамоте?»

„A svoju djecu si naučio čitati?”

Хорь помолчал.

Horj je šutio.

«Федя знает». —

„Fedja zna.”

«А другие?» —

„A ostale?”

«Другие не знают». —

„Ostali ne znaju.”

«А что́?»

„I što?”

Старик не отвечал и переменил разговор.

Starac nije odgovorio i promijenio je temu razgovora.

Впрочем, как он умен ни был, водились и за ним многие предрассудки и предубеждения.

Iako je bio pametan, imao je i mnoge predrasude i pristranosti.

Баб он, например, презирал от глубины души, а в веселый час тешился и издевался над ними.

Na primjer, duboko je prezirao starce i u svoje slobodno vrijeme se zabavljao i ismijavao ih.

Жена его, старая и сварливая, целый день не сходила с печи и беспрестанно ворчала и бранилась; сыновья не обращали на нее внимания, но невесток она содержала в страхе божием.

Njegova supruga, stara i svađljiva, cijeli dan nije napustila kuhinju i neprekidno je nabijala i preklinjala; sinovi nisu joj pristali, ali njegove neveznice je držala u strahu od Boga.

Недаром в русской песенке свекровь поет: «Какой ты мне сын, какой семьянин! Не бьешь ты жены, не бьешь молодой...»

Nije ni čudno da u ruskoj pjesmi svekrva pjeva: „Kakav si mi sin, kakav obiteljski čovjek! Ne udariš svoju ženu, ne udariš svoju mladu...”

Я раз было вздумал заступиться за невесток, попытался возбудить сострадание Хоря; но он спокойно возразил мне, что «охота-де вам такими... пустяками заниматься, — пускай бабы ссорятся...

Jednom sam pokušao zagovarati za neveznice i pokušao izazvati sućut u Horja; ali on je mirno rekao da „nije vaša stvar baviti se takvim... sitnicama – neka se žene svađaju...”

Их что разнимать — то хуже, да и рук марать не стоит».

„Bolje ih ne razdvajati – to je još gore i ne vrijedi tome trošiti energiju.”

Иногда злая старуха слезала с печи, вызывала из сеней дворовую собаку, приговаривая: «Сюды, сюды, собачка!» —

Ponekad je zla starica sišla s peke i dozvala psa iz staje, rekavši: „Dođi, dođi, psiću!”

и била ее по худой спине кочергой или становилась под навес и «лаялась», как выражался Хорь, со всеми проходящими.

i udarala ga po mršavoj leđima šipkom ili stajala ispod natkrova i „urljala”, kako je rekao Horj, na sve prolaznike.

Мужа своего она, однако же, боялась и, по его приказанию, убиралась к себе на печь.

Međutim, bojala se svog muža i po njegovom naredbi povlačila se na svoju peku.

Но особенно любопытно было послушать спор Калиныча с Хорем, когда дело доходило до г-на Полутыкина.

No bilo je posebno zanimljivo pratiti raspravu Kalinica s Horjem kad je riječ bila o gospodinu Polutykinu.

«Уж ты, Хорь, у меня его не трогай», — говорил Калиныч.

„Nemoj mu ništa činiti, Horj”, rekao je Kalinic.

«А что ж он тебе сапогов не сошьет?» — возражал тот.

„A što ako on ne napravi ti čizme?” „Ne, ne!” „A što ako on ne napravi ti čizme?” „Ne, ne!” „A što ako on ne napravi ti čizme?” „Ne, ne!” „A što ako on ne napravi ti čizme?” „Ne, ne!” „A što ako on ne napravi ti čizme?” „Ne, ne!” „A što ako on ne napravi ti čizme?” „Ne, ne!” „A š

«Эка, сапоги!..

有一次，我想为儿媳们说几句话，试图唤起霍尔的同情；但他平静地反驳我说：“你们何必管这些……让她们自己去吵吧……” “她们吵架有什么关系——只会更糟，而且还脏了自己的手。” 有时，那个坏脾气的老太婆会从炉边下来，从院子里叫来家里的狗，说：“来呀，来呀，小狗！”—— 然后用火钳打它瘦弱的脊背，或者站在屋檐下

на что мне сапоги?

向所有路过的人“犬吠”，正如霍尔所说的那样。 但她还是害怕自己丈夫的，按照他的命令，她又爬回炉边去了。 然而，最有趣的是听卡利尼奇和霍尔争论起来，每当谈到波卢季金先生的时候。 “霍尔，你别招惹他。”卡利尼奇说。 “那他为什么不给你做双靴子呢？” 对方反问道。 “靴子？！ 我要靴子干什么？”

Я мужик...» — «Да вот и я мужик, а вишь...»

“可我也是个农民啊，可你看……”

При этом слове Хорь поднимал свою ногу и показывал Калинычу сапог, скроенный, вероятно, из мамонтовой кожи.

说到这里，霍尔抬起脚，向卡利尼奇展示一只可能用猛犸象皮做的靴子。

«Эх, да ты разве наш брат!» — отвечал Калиныч.

“哼，你可真是个兄弟！” 卡利尼奇回答道。

«Ну, хоть бы на лапти дал: ведь ты с ним на охоту ходишь; чай, что день, то лапти». —

“那至少给他双木鞋吧：毕竟你和他一起去打猎；每天都需要木鞋。”

«Он мне дает на лапти». —

“他给我木鞋了。”

«Да, в прошлом году гривенник пожаловал». Калиныч с досадой отворачивался, а Хорь заливался смехом, причем его маленькие глазки исчезали совершенно.

“去年他给了我一枚银币。” 卡利尼奇生气地转过身，而霍尔则放声大笑，他的小眼睛完全消失了。

Калиныч пел довольно приятно и поигрывал на балалайке.

卡利尼奇唱歌还挺好听的，还会弹巴拉莱卡琴。

Хорь слушал, слушал его, загибал вдруг голову набок и начинал подтягивать жалобным голосом.

霍尔听着听着，突然歪着头，开始用悲伤的嗓音拉着小提琴。

Особенно любил он песню: «Доля ты моя, доля!»

他特别喜欢一首歌：《命运啊，你就是命运！》

Федя не упускал случая подтрунить над отцом.

费佳一有机会就取笑他父亲。

«Чего, старик, разжалобился?»

“怎么了，老头？”

Но Хорь подпирал щеку рукой, закрывал глаза и продолжал жаловаться на свою долю...

但霍尔用手托着脸颊，闭上眼睛，继续抱怨自己的命运...

Зато в другое время не было человека деятельнее его: вечно над чем-нибудь копается — телегу чинит, забор подпирает, сбрую пересматривает.

然而，其他时候他是最勤快的人：总是在修理东西——修理马车、修补栅栏、检查马具。

Особенной чистоты он, однако, не придерживался и на мои замечания отвечал мне однажды, что «надо-де избе жильем пахнуть».

不过他不太讲究卫生，有一次他对我说：“房子总得有住人的味道吧。”

— Посмотри-ка, — возразил я ему, — как у Калиныча на пасеке чисто.

“看看卡利尼奇的蜂场多干净啊。”我反驳道。

— Пчелы бы жить не стали, батюшка, — сказал он со вздохом.

“蜜蜂可受不了啊，老兄。”他叹着气说。

«А что, — спросил он меня в другой раз, — у тебя своя вотчина есть?» —

“那你，”他又问我，“有自己的领地吗？”

«Есть». —

“有啊。”我回答。

«Далеко отсюда?» —

“离这儿远吗？”他又问。

«Верст сто». —

“有一百俄里远。”我回答。

«Что же ты, батюшка, живешь в своей вотчине?» —

“那你怎么还住在自己的领地里呢？”

«Живу». —

“我就住在这儿。”我回答。

«А больше, чай, ружьем пробавляешься?» —

“那你平常肯定经常用枪打猎吧？”他最后问道。

«Признаться, да». —

“说实话，是的。”我回答。

«И хорошо, батюшка, делаешь; стреляй себе на здоровье тетеревов да старосту меняй почаще».

“那挺好的，老兄。你就继续打猎，顺便多换换村长吧。”

На четвертый день, вечером, г. Полутыкин прислал за мной.

第四天傍晚，波卢季金先生派人来接我。

Жаль мне было расставаться с стариком.

和这位老人告别，我心里挺舍不得的。

Вместе с Калинычем сел я в телегу.

我和卡利尼奇一起上了马车。

«Ну, прощай, Хорь, будь здоров, — сказал я... — Прощай, Федя». —

“那，再见了，霍尔，保重身体。”我说道……“再见了，费佳。”

«Прощай, батюшка, прощай, не забывай нас».

“再见了，老兄，再见了，别忘了我们。”

Мы поехали; заря только что разгоралась.

我们动身了，天刚破晓。

«Славная погода завтра будет», — заметил я, глядя на светлое небо.

“我看明天天气会不错。”我望着晴朗的天空说道。

«Нет, дождь пойдет, — возразил мне Калиныч, — утки вон плещутся, да и трава больно сильно пахнет».

“不，明天会下雨。”卡利尼奇反驳道，“那些鸭子正在扑腾，而且草味儿也特别浓。”

Мы въехали в кусты. Калиныч запел вполголоса, подпрыгивая на облучке, и всё глядел да глядел на зарю...

我们驶入了灌木丛。卡利尼奇一边轻声哼着歌，一边在车座上跳来跳去，不停地注视着破晓的晨光……

На другой день я покинул гостеприимный кров г-на Полутыкина.

第二天，我离开了波卢季金先生热情好客的住所。