Однажды летом, в деревне Грачах, у небогатой помещицы Анны Павловны Адуевой, все в доме поднялись с рассветом, начиная с хозяйки до цепной собаки Барбоса.

En sommerdag i landsbyen Grachy stod alle i huset opp ved daggry, fra værten til hundehunden Barbos, hos den ikke særlig velstående godseieren Anna Pavlovna Aduyeva.

Только единственный сын Анны Павловны, Александр Федорыч, спал, как следует спать двадцатилетнему юноше, богатырским сном; а в доме все суетились и хлопотали.

Bare Annas eneste sønn, Alexander Fedorich, sov – som en tyve år gammel ungdom bør sove, en søvn som en kriger; mens alle andre i huset var travle og opptakne.

Люди ходили, однакож, на цыпочках и говорили шопотом, чтоб не разбудить молодого барина.

Allikevel gikk folk på tå og snakket i hvisken for å ikke vække den unge herren.

Чуть кто-нибудь стукнет, громко заговорит, сейчас, как раздраженная львица, являлась Анна Павловна и наказывала неосторожного строгим выговором, обидным прозвищем, а иногда, по мере гнева и сил своих, и толчком.

Hvis noen gjorde en lyd eller talte høyt, kom Anna Pavlovna som en irritert løve og straffet den uforsigtige med en skarp irettesættelse, en fornærmende betegnelse og noen ganger, avhengig av sin vrede og styrke, også med et slag.

На кухне стряпали в трое рук, как будто на десятерых, хотя все господское семейство только и состояло, что из Анны Павловны да Александра Федорыча.

I kjøkkenet laget de mat for tre personer, som om det var ti. Selv om hele familien bestod av Anna Pavlovna og Alexander Fedorich.

В сарае вытирали и подмазывали повозку.

I laden gjorde de rent og smurte vognen inn.

Все были заняты и работали до поту лица.

Alle var opptatt og arbeidet til de var helt utmattet.

Барбос только ничего не делал, но и тот по-своему принимал участие в общем движении.

Barbos gjorde ikke noe annet, men han tok også del i den alminnelige aktiviteten på sin egen måte.

Когда мимо его проходил лакей, кучер или шмыгала девка, он махал хвостом и тщательно обнюхивал проходящего, а сам глазами, кажется, спрашивал: «Скажут ли мне, наконец, что у нас сегодня за суматоха?»

Når en tjener, en kusk eller en pige gikk forbi, svønnede han med halen og undersøkte omhyggelig den som gikk forbi, mens han tilsynelatende spurte med øynene: «Kan noen endelig fortelle meg hva all denne travlen handler om i dag?»

А суматоха была оттого, что Анна Павловна отпускала сына в Петербург на службу, или, как она говорила, людей посмотреть и себя показать.

Og travlen var fordi Anna Pavlovna skulle sende sin sønn til Petersburg for å tjene, eller som hun sa, for å se folk og vise seg selv.

Убийственный для нее День!

En katastrofal dag for henne!

От этого она такая грустная и расстроенная.

Det gjorde henne så trist og opprevet.

Часто, в хлопотах, она откроет рот, чтоб приказать что-нибудь, и вдруг остановится на полуслове, голос ей изменит, она отвернется в сторону и оботрет, если успеет, слезу, а не успеет, так уронит ее в чемодан, в который сама укладывала Сашенькино белье.

Ofte, i løpet av all travlen, åpnet hun munnen for å gi en ordre, men stoppet plutselig opp midt i setningen. Stemmen forandret seg, hun vendte seg bort og tørret en tåre hvis hun hadde tid, ellers droppet hun den i kofferten hvor hun hadde pakket Sasjenkas klær.

Слезы давно кипят у ней в сердце; они подступили к горлу, давят грудь и готовы брызнуть в три ручья; но она как будто берегла их на прощанье и изредка тратила по капельке.

Tårene hadde længe kokt i hennes hjerte; de kom opp i halsen, presset mot brystet og var klare til å strømme ut i tre strømmer; men hun tok tilsynelatende vare på dem til avskeden og brugte dem sjelden enkeltvis.

Не одна она оплакивала разлуку: сильно горевал тоже камердинер Сашеньки, Евсей. Он отправлялся с барином в Петербург, покидал самый теплый угол в дому, за лежанкой, в комнате Аграфены, первого министра в хозяйстве Анны Павловны и — что всего важнее для Евсея — первой ее ключницы.

Hun var ikke den eneste som sørget over skillelsen: Sasjenkas butler, Jevsei, var også svært trist. Han skulle reise med herren til Petersburg, forlade det varmeste hjørnet i huset, bak sengen i Agrafenas rom, som var den første ministren i Anna Pavlovnas husholdning og – viktigst for Jevsei – hendes første nøklagedame.

За лежанкой только и было места, чтоб поставить два стула и стол, на котором готовился чай, кофе, закуска. Евсей прочно занимал место и за печкой и в сердце Аграфены. На другом стуле заседала она сама.

Det var kun plass til to stole og et bord bak sengen, hvor te, kaffe og snacks ble laget. Jevsei hadde en fast plass både bak ovnen og i Agrafenas hjerte. Hun selv satt på den andre stolen.

История об Аграфене и Евсее была уж старая история в доме.

Historien om Agrafena og Jevsei var en gammel historie i huset.

О ней, как обо всем на свете, поговорили, позлословили их обоих, а потом, так же как и обо всем, замолчали.

De hadde snakket om det, gjort seg sjov over dem begge, og så hadde de, som med alt annet, forfallit til taushet.

Сама барыня привыкла видеть их вместе, и они блаженствовали целые десять лет.

Baronesse selv hadde vært vant til å se dem sammen, og de hadde vært lykkelige i ti år.

Многие ли в итоге годов своей жизни начтут десять счастливых?

Hvor mange får til slutt ti lykkelige år i løpet av sine dager?

Зато вот настал и миг утраты!

Men nå var øyeblikket for tapen kommet!

Прощай, теплый угол, прощай, Аграфена Ивановна, прощай, игра в дураки, и кофе, и водка, и наливка — все прощай!

Farvel, varmt hjørne, farvel, Agrafena Ivanovna, farvel til kortspill, kaffe, vodka og likør – alt farvel!

Евсей сидел молча и сильно вздыхал.

Jevsei satt tyst og pustet tungt.

Аграфена, насупясь, суетилась по хозяйству.

Agrafena, med en sur mine, gjorde tjenester i hjemmet.

У ней горе выражалось по-своему.

Hun uttrykte sin sorg på sin egen måte.

Она в тот день с ожесточением разлила чай и вместо того, чтоб первую чашку крепкого чаю подать, по обыкновению, барыне, выплеснула его вон: «никому, дескать, не доставайся», и твердо перенесла выговор.

Den dagen hældte hun tepet med vrede, og i stedet for å gi baronesse den første koppen sterk te som hun pleide, hældte hun ut det og sa: «Det skal ingen få», og hun tok imot kritikken med ro.

Кофе у ней перекипел, сливки подгорели, чашки валились из рук.

Kaffen kokte over, fløytene ble forbrændt, og koppene fór ut av håndene.

Она не поставит подноса на стол, а брякнет; не отворит шкафа и двери, а хлопнет.

Hun satte ikke frem en bakke på bordet, men smækkede med dørene, og hun åpnet ikke skapene og dørene, men smækkede med dem.

Но она не плакала, а сердилась на все и на всех.

Men hun gråt ikke, hun var rasende på alt og alle.

Впрочем, это вообще было главною чертою в ее характере.

Dette var imidlertid en hovedegenskap i hennes karakter.

Она никогда не была довольна; все не по ней; всегда ворчала, жаловалась.

Hun var aldri tilfreds; alt var imot henne; hun gnavde og klaget hele tiden.

Но в эту роковую для нее минуту характер ее обнаруживался во всем своем пафосе.

Men i dette øjeblik som var så skjebnesvangert for henne, viste hennes karakter seg i sin fulle styrke.

Пуще всего, кажется, она сердилась на Евсея.

Det var tilsynelatende mest Eusey som hun var rasende på.

— Аграфена Ивановна!.. — сказал он жалобно и нежно, что не совсем шло к его длинной и плотной фигуре.

– Agrafena Ivanovna!.. – sa han med en klagende og mild stemme, noe som ikke var helt i overensstemmelse med hans lange og tungt byggede kropp.

— Ну, что ты, разиня, тут расселся? — отвечала она, как будто он в первый раз тут сидел. — Пусти прочь: надо полотенце достать.

– Nå, hva gjør du, din klodde, her? – svarte hun, som om han satt der for første gang. – Gå bort: Jeg må hente et håndklær.

— Эх, Аграфена Ивановна!.. — повторил он лениво, вздыхая и поднимаясь со стула и тотчас опять опускаясь, когда она взяла полотенце.

– Åh, Agrafena Ivanovna!.. – gjentog han trøtt, pustet ut og reiste seg opp fra stolen og satte seg ned igjen da hun tok håndklæret.

— Только хнычет! Вот пострел навязался! Что это за наказание, господи! и не отвяжется!

– Han gnavrer bare! Hva er det for en plage! Det er en forbandelse, Gud! og han vil ikke gå bort!

И она со звоном уронила ложку в полоскательную чашку.

Og hun kastet en skje med en klirring inn i skyllekålen.

— Аграфена! — раздалось вдруг из другой комнаты, — ты никак с ума сошла! разве не знаешь, что Сашенька почивает? Подралась, что ли, с своим возлюбленным на прощанье?

– Agrafena! – lød det plutselig fra et annet rom. – Du er jo fullstendig gal! Vet du ikke at Sasjenka sover? Har du slått deg med din elskede før du sa farvel?

— Не пошевелись для тебя, сиди, как мертвая! — прошипела по-змеиному Аграфена, вытирая чашку обеими руками, как будто хотела изломать ее в куски.

– Jeg rører meg ikke for deg, du kan sitte der som en død! – snerpede Agrafena, og tørret kålen med begge hænder, som om hun ville knuse den til småstykker.

— Прощайте, прощайте! — с громаднейшим вздохом сказал Евсей, — последний денек, Аграфена Ивановна!

– Farvel, farvel! – sa Eusey med en stor suk. – Dette er min siste dag, Agrafena Ivanovna!

— И слава богу! пусть унесут вас черти отсюда: просторнее будет. Да пусти прочь, негде ступить: протянул ноги-то!

– Og gudskjelv! La djævlen ta deg herfra: det blir mer plass. Gå bort, det er ikke plass til deg: du har spredt ut dine ben!

Он тронул было ее за плечо — как она ему ответила! Он опять вздохнул, но с места не двигался; да напрасно и двинулся бы: Аграфене этого не хотелось. Евсей знал это и не смущался.

Han tok henne i skulderne – og se hvordan hun svarte ham! Han sukket igjen, men beveget seg ikke; og det hadde ikke vært nyttig å bevege seg: Agrafena ville ikke ha det. Eusey visste det og var ikke forarget.

— Кто-то сядет на мое место? — промолвил он, все со вздохом.

– Skal noen ta min plass? – sa han, stadig med en suk.

— Леший! — отрывисто отвечала она.

– En skovånd! – svarte hun kort.

— Дай-то бог! лишь бы не Прошка. А кто-то в дураки с вами станет играть?

– Gudskjelv! Bare ikke Proshka. Og hvem skulle leke med deg?

— Ну хоть бы и Прошка, так что ж за беда? — со злостью заметила она. Евсей встал.

– Selv om det var Proshka, hva så? – sa hun vredt. Eusey reiste seg opp.

— Вы не играйте с Прошкой, ей-богу, не играйте! — сказал он с беспокойством и почти с угрозой.

– Du skal ikke leke med Proshka, jeg sier det til deg, ikke leke! – sa han bekymret og nesten truende.

— А кто мне запретит? ты, что ли, образина этакая?

– Og hvem skal forby meg det? Er du det, din lille skiderik?

— Матушка, Аграфена Ивановна! — начал он умоляющим голосом, обняв ее — за талию, сказал бы я, если б у ней был хоть малейший намек на талию.

– Mor, Agrafena Ivanovna! – begynte han med en bønnende stemme, og han tok henne i taljen – jeg mener taljen, dersom hun hadde en.

Она отвечала на объятие локтем в грудь.

Hun svarte på klemmen med en alb i brystet.

— Матушка, Аграфена Ивановна! — повторил он, — будет ли Прошка любить вас так, как я? Поглядите, какой он озорник: ни одной женщине проходу не даст. А я-то! э-эх! Вы у меня, что синь-порох в глазу! Если б не барская воля, так... эх!..

– Mor, Agrafena Ivanovna! – gjentog han. – Vil Proshka elske deg like mye som jeg? Se hvor slem han er: han lar ingen kvinne komme seg forbi. Og jeg! Ah! Du er som en smerte i røven! Hvis det ikke var for herrens vilje, så... ah!..

Он при этом крякнул и махнул рукой. Аграфена не выдержала: и у ней, наконец, горе обнаружилось в слезах.

Han gjorde en lyd og svingte med hånden. Agrafena kunne ikke mer: også hun fylte tårene av sorg.

— Да отстанешь ли ты от меня, окаянный? — говорила она плача, — что мелешь, дуралей! Свяжусь я с Прошкой! разве не видишь сам, что от него путного слова не добьешься? только и знает, что лезет с ручищами...

– Skal du slutte å plage meg, din ulykke? – sa hun gråtende. – Hvorfor snakker du sludder? Jeg skal ta kontakt med Proshka! Ser du ikke at du ikke får noe ord ut av ham? Han gjør bare det han kan med sine hænder...

— И к вам лез? Ах, мерзавец! А вы, небось, не скажете! Я бы его...

– Og han gjorde det mot deg? Ah, slemme fyr! Og du forteller det vel ikke? Jeg ville ha slått ham...

— Полезь-ка, так узнает! Разве нет в дворне женского пола, кроме меня? С Прошкой свяжусь! вишь, что выдумал! Подле него и сидеть-то тошно — свинья свиньей! Он, того и гляди, норовит ударить человека или сожрать что-нибудь барское из-под рук — и не увидишь.

– Gjør det, så får han rett på deg! Er det ikke andre kvinner i huset enn meg? Jeg skal ta kontakt med Proshka! Se hva du fant opp! Det er kjedelig å være i nærheten av ham – han er en gris! Han prøver alltid å slå noen eller stjele noe av herren – og man ser det ikke engang.

— Уж если, Аграфена Ивановна, случай такой придет — лукавый ведь силен, — так лучше Гришку посадите тут: по крайности малый смирный, работящий, не зубоскал...

– Hvis det skulle skje, Agrafena Ivanovna – for han er listig – så setter du bare Grishka her: han er i det minste lydig, arbeidsksam og smiler ikke...

— Вот еще выдумал! — накинулась на него Аграфена, — что ты меня всякому навязываешь, разве я какая-нибудь... Пошел вон отсюда! Много вашего брата, всякому стану вешаться на шею: не таковская! С тобой только, этаким лешим, попутал, видно, лукавый за грехи мои связаться, да и то каюсь... а то выдумал!

– Du fant opp det igjen! – angrep Agrafena ham. – At du prøver å kaste meg på alle mulige folk! Tror du jeg er en slags... Gå ut herfra! Det er nok av deg, du hænger deg på alle – det er ikke ordentlig! Jeg var bare med deg, fordi du er så slem, og jeg tror at Gud straffer meg for mine synder – men det fant du opp!

— Бог вас награди за вашу добродетель! как камень с плеч! — воскликнул Евсей.

– Gud belønne deg for din godhet! Det er som en sten fra skulderen! – utbrøt Jevsej.

— Обрадовался! — зверски закричала она опять, — есть чему радоваться — радуйся!

– Du gleder deg! – skrek hun ondskabsfullt. – Det er noe å glede seg over – gled deg!

И губы у ней побелели от злости. Оба замолчали.

Og munnen hennes ble hvid av vrede. De ble stille.

— Аграфена Ивановна! — робко сказал Евсей немного погодя.

– Agrafena Ivanovna! – sa Jevsej tømt etter en stund.

— Ну, что еще?

– Hva mer?

— Я ведь и забыл: у меня нынче с утра во рту маковой росинки не было.

– Jeg glemte å si: jeg har ikke hatt en dråpe makker i munnen i dag.

— Только и дела!

– Det er bare det!

— С горя, матушка.

– Av sorg, mor.

Она достала с нижней полки шкафа, из-за головы сахару, стакан водки и два огромные ломтя хлеба с ветчиной. Все это давно было приготовлено для него ее заботливой рукой. Она сунула ему их, как не суют и собакам. Один ломоть упал на пол.

Hun tok sukker fra den nederste hyllen i skapet, en flaske vodka og to store skiver brød med skinke. Alt dette hadde hun forberedt for ham med sin omsorgsfulle hånd. Hun gav ham det, som man ikke engang gir til hundene. En skive fór ned på gulvet.

— На вот, подавись! О, чтоб тебя... да тише, не чавкай на весь дом.

– Her, spis det! Å, du... vær stille, grynt ikke for hele huset.

Она отвернулась от него с выражением будто ненависти, а он медленно начал есть, глядя исподлобья на Аграфену и прикрывая одною рукою рот.

Hun vendte seg bort fra ham med et blikk som var full av forakt, og han begynte å spise langsomt mens han så på Agrafena med et halvt smil og tildekket munnen med en hånd.

Между тем в воротах показался ямщик с тройкой лошадей.

I mellomtiden dukket en kusk opp i porten med tre hester.

Через шею коренной переброшена была дуга.

En bue var slått over halsen på hovedhesten.

Колокольчик, привязанный к седелке, глухо и несвободно ворочал языком, как пьяный, связанный и брошенный в караульню.

En bjell, festet til sadlen, gjorde en dum og tung lyd, som en beruset mann som var bunden og kastet inn i en vakthus.

Ямщик привязал лошадей под навесом сарая, снял шапку, достал оттуда грязное полотенце и отер пот с лица.

Kuskens bandte hestene under en lada, tok av seg hatten, tok frem et beskjent håndklær og tørret svetten fra ansiktet.

Анна Павловна, увидев его из окна, побледнела.

Anna Pavlovna ble bleg da hun så ham fra vinduet.

У ней подкосились ноги и опустились руки, хотя она ожидала этого.

Hendene fór ned og hun fórte seg, selv om hun hadde forventet det.

Оправившись, она позвала Аграфену.

Da hun hadde kommet seg, kalte hun på Agrafena.

— Поди-ка на цыпочках, тихохонько, посмотри, спит ли Сашенька? — сказала она. — Он, мой голубчик, проспит, пожалуй, и последний денек: так и не нагляжусь на него. Да нет, куда тебе! ты, того гляди, влезешь как корова! я лучше сама...

– Gå så forsiktig og se om Sasjenka sover – sa hun. – Han, min lille fugl, kommer nok til å sove bort hele dagen: jeg får ikke nok av ham. Nei, det er ikke nødvendig! Du kommer til å gå inn som en ko! Jeg gjør det heller selv...

И пошла.

Og hun gikk.

— Поди-ка ты, не-корова! — ворчала Аграфена, воротясь к себе. — Вишь, корову нашла! много ли у тебя этаких коров-то?

– Gå du, ikke som en ko! – grommede Agrafena da hun gikk tilbake. – Se, du fant en ko! Har du mange slike køer?

Навстречу Анне Павловне шел и сам Александр Федорыч, белокурый молодой человек, в цвете лет, здоровья и сил.

Og Alexander Fedorovich selv kom gående imot Anna Pavlovna. Han var en blond ung mann i sine beste år, frisk og sterk.

Он весело поздоровался с матерью, но, увидев вдруг чемодан и узлы, смутился, молча отошел к окну и стал чертить пальцем по стеклу.

Han hilste muntert på sin mor, men da han plutselig så koffet og pakkene, ble han forlegen og gikk tyst over til vinduet og tegnet med en finger på glasset.

Через минуту он уже опять говорил с матерью и беспечно, даже с радостью смотрел на дорожные сборы.

Etter et øyeblikk snakkede han igjen med sin mor og så ubesværet og til og med med glede på reisepakkene.

— Что это ты, мой дружок, как заспался, — сказала Анна Павловна, — даже личико отекло? Дай-ка вытру тебе глаза и щеки розовой водой.

– Hvorfor sover du så mye, min lille ven? – sa Anna Pavlovna. – Har du endda en puffet hage? Låt meg tørre dine øyne og kinder med rosenvann.

— Нет, маменька, не надо.

– Nei, mamma, det trengs ikke.

— Чего ты хочешь позавтракать: чайку прежде или кофейку? Я велела сделать и битое мясо со сметаной на сковороде — чего хочешь?

– Vil du ha te først eller kaffe? Jeg har også laget stekte kjøtt med fløte i stegepannen – hva vil du ha?

— Все равно, маменька.

– Det er det samme, mamma.

Анна Павловна продолжала укладывать белье, потом остановилась и посмотрела на сына с тоской.

Anna Pavlovna fortsetter å pakke tøy, og så stopper hun opp og ser på sin sønn med en sorgfull blikk.

— Саша!.. — сказала она через несколько времени.

– Sasha! – sa hun etter en stund.

— Чего изволите, маменька?

– Hvad skal jeg gjøre, mamma?

Она медлила говорить, как будто чего-то боялась.

Hun tøver med å fortsette, som om hun er bange for noe.

— Куда ты едешь, мой друг, зачем? — спросила она, наконец, тихим голосом.

– Hvor skal du hen, min lille ven? Hvorfor? – spurte hun til slutt med en svag stemme.

— Как куда, маменька? в Петербург, затем... затем... чтоб...

– Hvorhen, mamma? Til Petersburg, deretter... deretter... for å...

— Послушай, Саша, — сказала она в волнении, положив ему руку на плечо, по-видимому с намерением сделать последнюю попытку, — еще время не ушло: подумай, останься!

– Hør, Sasha, – sa hun opprevet og la hånden på hans skuldre, tilsynelatende for å gjøre et siste forsøk – det er ikke for sent endnu: tenk deg om, bli igjen!

— Остаться! как можно! да ведь и... белье уложено, — сказал он, не зная, что выдумать.

– Bli igjen! Hvordan kan jeg det! Men tøyet er pakket, – sa han uten å vite hva han skulle si.

— Уложено белье! да вот... вот... вот... гляди — и не уложено.

– Tøyet er pakket! Men se – det er ikke pakket.

Она в три приема вынула все из чемодана.

Hun tok ut alt fra kuffen i tre omganger.

— Как же это так, маменька? собрался — и вдруг опять! Что скажут...

– Hvordan kan det være, mamma? Jeg har pakket – og plutselig igjen! Hvad vil de si...

Он опечалился.

Han ble opprørt.

— Я не столько для себя самой, сколько для тебя же отговариваю.

– Jeg prøver å tale deg fra det, ikke så mye for min egen skyld som for din.

Зачем ты едешь? Искать счастья?

Hvorfor reiser du? For å søke lykke?

Да разве тебе здесь нехорошо?

Er det ikke godt for deg her?

разве мать день-деньской не думает о том, как бы угодить всем твоим прихотям?

Tænker ikke moren på å tilfredsstille alle dine ønsker hver dag?

Конечно, ты в таких летах, что одни материнские угождения не составляют счастья; да я и не требую этого.

Selvsagt er du i en alder hvor bare morsomheter ikke giver lykke; men det forventer jeg ikke heller.

Ну, погляди вокруг себя: все смотрят тебе в глаза.

Nå, se deg omkring: Alle kigger på deg.

А дочка Марьи Карповны, Сонюшка?

Og Marija Karpovnas datter, Sonjushka?

Что...

Hva...

покраснел?

ble du rød i ansiktet?

Как она, моя голубушка — дай бог ей здоровья — любит тебя: слышь, третью ночь не спит!

Hvor hun, min lille skat – Gud gjiver henne god helse – elsker deg: Hør, hun har ikke sovet den tredje natten i træk!

— Вот, маменька, что вы! она так...

– Se, mor, det er jo slik! Hun elsker deg så mye!

— Да, да, будто я не вижу... Ах! чтоб не забыть: она взяла обрубить твои платки — «я, говорит, сама, сама, никому не дам, и метку сделаю», — видишь, чего же еще тебе? Останься!

– Ja, ja, som om jeg ikke ser det... Ah! Jeg må ikke glemme: Hun tok seg av å klippe dine sjaler – «jeg gjør det selv, selv, jeg gir det ikke til noen annen, og jeg skal sette en merke på det», ser du, hva mer kan du ønske deg? Bliv!

Он слушал молча, поникнув головой, и играл кистью своего шлафрока.

Han lyttet i stilhet, med hodet bøjet, og leget med kragen på sin morgenkåte.

— Что ты найдешь в Петербурге? —

– Hva skal du finne i Petersburg?

продолжала она. —

fortsette hun.

Ты думаешь, там тебе такое же житье будет, как здесь?

Tror du at du vil ha det samme livet der som du har her?

Э, мой друг!

Ei, min ven!

Бог знает, чего насмотришься и натерпишься: и холод, и голод, и нужду — все перенесешь.

Gud vet hva du kommer til å se og utstå: kaldt, sult og nød – du vil klare det hele.

Злых людей везде много, а добрых не скоро найдешь.

Det er mange onde mennesker overalt, men det er ikke lett å finne gode mennesker.

А почет — что в деревне, что в столице — все тот же почет.

Og respekt – det er det samme i landsbyen som i hovedstaden.

Как не увидишь петербургского житья, так и покажется тебе, живучи здесь, что ты первый в мире; и во всем так, мой милый!

Hvis du ikke ser Petersburg-livet, vil du tro at du er den beste i verden når du lever her; og det gjelder alt, min kære!

Ты же воспитан, и ловок, и хорош.

Du er opptatt, dyktig og flink.

Мне бы, старухе, только оставалось радоваться, глядя на тебя.

For min del, som en gammel dame, gleder jeg meg bare over å se deg.

Женился бы, послал бы бог тебе деточек, а я бы нянчила их — и жил бы без горя, без забот, и прожил бы век свой мирно, тихо, никому бы не позавидовал; а там, может, и не будет хорошо, может, и помянешь слова мои...

Hvis du giftet deg og Gud gav deg barn, ville jeg ta vare på dem – og jeg ville leve uten sorg og bekymringer, og jeg ville leve fredelig og rolig til jeg var hundre år gammel; men der vil det kanskje ikke være bra, og du vil kanskje minne ordene mine...

Останься, Сашенька, — а?

Forblib, Sasjenka – hva?

Он кашлянул и вздохнул, но не сказал ни слова.

Han hostet og pustet ut, men sa ikke et ord.

— А посмотри-ка сюда, — продолжала она, отворяя дверь на балкон, — и тебе не жаль покинуть такой уголок?

– Se bare hit, – fortsette hun og åpnet døren til balkongen – og er det ikke synd for deg å forlade et slikt sted?

С балкона в комнату пахнуло свежестью.

Det kom en frisk luft inn i rommet fra balkongen.

От дома на далекое пространство раскидывался сад из старых лип, густого шиповника, черемухи и кустов сирени.

Hagen med gamle linder, tætte roser, flom og syrenbusker strakte seg fra huset over en stor del av landskapet.

Между деревьями пестрели цветы, бежали в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось в берега озеро, облитое к одной стороне золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало; с другой — темно-синее, как небо, которое отражалось в нем, и едва подернутое зыбью.

Blomstene var farverige mellom trærne, og stier løp i ulike retninger. Søen lå stille ved bredden, overstrålet av morgensolens gullstråler på den ene siden, og speilte himmelen som var mørkblå på den andre siden, og var kun let rystet av bølger.

А там нивы с волнующимися, разноцветными хлебами шли амфитеатром и примыкали к темному лесу.

Og der var åkerne med de bølgende, fargerike kornene som gikk i en amfiteaterform og nådde opp til den mørke skogen.

Анна Павловна, прикрыв одной рукой глаза от солнца, другой указывала сыну попеременно на каждый предмет.

Anna Pavlovna skygget for solen med en hånd og pekte samtidig på hvert objekt for sin sønn.

— Погляди-ка, — говорила она, — какой красотой бог одел поля наши!

– Se bare, – sa hun – hvilken skjønnhet Gud har klædt våre åker med!

Вон с тех полей одной ржи до пятисот четвертей сберем; а вон и пшеничка есть, и гречиха; только гречиха нынче не то, что прошлый год: кажется, плоха будет.

Derfra får vi fra 400 til 500 kvartal hvete fra åkerne; og der er også hvede og boghvede; men boghveden er ikke så bra i år som i fjor: det ser ut som om det blir en dårlig høst.

А лес-то, лес-то как разросся!

Og skogen, skogen er så frodig!

Подумаешь, как велика премудрость божия!

Tænk bare hvor stor Guds visdom er!

Дровец с своего участка мало-мало на тысячу продадим.

Vi skal sælge tømmeret fra vår eiendom for omtrent tusen rubler.

А дичи, дичи что!

Og hvad med viltet, hvad med viltet!

и ведь все это твое, милый сынок: я только твоя приказчица.

Og alt dette er ditt, kjære sønn: jeg er bare din forvalter.

Погляди-ка, озеро: что за великолепие!

Se bare på sjøen: hvilken prakt!

истинно небесное!

Det er virkelig himmelsk!

рыба так и ходит; одну осетрину покупаем, а то ерши, окуни, караси кишмя-кишат: и на себя и на людей идет.

Fisken svømmer rundt; vi kjøper en stør, og så er det også sild, abbor og karper i massevis: både for oss selv og for andre.

Вон твои коровки и лошадки пасутся.

Der er dine køer og hester som graesser.

Здесь ты один всему господин, а там, может быть, всякий станет помыкать тобой.

Her er du herre over alt, men der vil kanskje alle begyne å mobbe deg.

И ты хочешь бежать от такой благодати, еще не знаешь куда, в омут, может быть, прости господи...

Og du vil flykte fra en slik velsignelse, du vet ikke engang hvorhenn, kanskje inn i en sump, Gud forby...

Останься!

Bliv!

Он молчал.

Han var tyst.

— Да ты не слушаешь, — сказала она. — Куда это ты так пристально загляделся?

– Du hører ikke, sa hun. – Hvor kigger du så intenst på?

Он молча и задумчиво указал рукой вдаль. Анна Павловна взглянула и изменилась в лице. Там, между полей, змеей вилась дорога и убегала за лес, дорога в обетованную землю, в Петербург. Анна Павловна молчала несколько минут, чтоб собраться с силами.

Han pekte tyst og tankefullt mot horisonten. Anna Pavlovna så og ble blek i ansiktet. Der, mellom åkerne, svingte en vei som en slange og forsvant bak skogen, veien mot det forjente landet, mot Petersburg. Anna Pavlovna var tyst i flere minutter for å samle seg.

— Так вот что! — проговорила она, наконец, уныло. — Ну, мой друг, бог с тобой! поезжай, уж если тебя так тянет отсюда: я не удерживаю! По крайней мере не скажешь, что мать заедает твою молодость и жизнь.

– Så er det altså! sa hun til slutt, trist. – Nå, min venn, Gud være med deg! Dra, hvis du føler at du må væk herfra: Jeg holder deg ikke tilbage! I det minste kan man ikke sige at en mor ødelægger din ungdom og liv.

Бедная мать!

Stakkels mor!

вот тебе и награда за твою любовь! Того ли ожидала ты?

Her er belønningen for din kjærlighet! Var dette det du forventet?

В том-то и дело, что матери не ожидают наград.

Det er nettopp det at mødre ikke forventer belønninger.

Мать любит без толку и без разбору.

En mor elsker uten mening og uten diskriminering.

Велики вы, славны, красивы, горды, переходит имя ваше из уст в уста, гремят ваши дела по свету — голова старушки трясется от радости, она плачет, смеется и молится долго и жарко.

I er store, berømte, vakre, stolte, jeres navn går fra munn til munn, jeres handlinger gjør lyden i verden – en gammel dames hode svirrer av glede, hun gråter, ler og ber fervent og lengre.

А сынок, большею частью, и не думает поделиться славой с родительницею.

Og sønnen tenker som regel ikke på å dele sin berømmelse med sin mor.

Нищи ли вы духом и умом, отметила ли вас природа клеймом безобразия, точит ли жало недуга ваше сердце или тело, наконец отталкивают вас от себя люди и нет вам места между ними — тем более места в сердце матери.

Er du fattig i sjel og intellekt, har naturen mærket deg med en skamfering, gnaver en sykdom i hjerte eller kropp, eller avviser folk deg og er det ingen plass for deg blant dem – da er det enda mindre plass for deg i en mors hjerte.

Она сильнее прижимает к груди уродливое, неудавшееся чадо и молится еще долее и жарче.

Hun krammer det grimme, mislykkede barnet tettere mot brystet og ber enda lenger og ferventere.

Как назвать Александра бесчувственным за то, что он решился на разлуку?

Hvordan kan man kalle Alexander hjerteknuser for at han valgte å skille seg fra henne?

Ему было двадцать лет.

Han var toogtyve år gammel.

Жизнь от пелен ему улыбалась; мать лелеяла и баловала его, как балуют единственное чадо; нянька все пела ему над колыбелью, что он будет ходить в золоте и не знать горя; профессоры твердили, что он пойдет далеко, а по возвращении его домой ему улыбнулась дочь соседки.

Livet smilte til ham fra fødselen; moren elsket og forkælede ham som det eneste barnet; barnepigen sang for ham i vuggen at han ville gå i gull og ikke kjenne til sorg; professorer fortalte ham at han ville nå langt, og da han returnerte hjem, smilte naboens datter til ham.

И старый кот, Васька, был к нему, кажется, ласковее, нежели к кому-нибудь в доме.

Og den gamle katten, Vasja, var tilsynelatende mer kjærlig mot ham enn mot noen annen i huset.

О горе, слезах, бедствиях он знал только по слуху, как знают о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится в народе.

Han kjente kun til sorg, tårer og ulykke via rygter, som man kjenner til en sykdom som ikke er manifestert, men som smitter i befolkningen.

От этого будущее представлялось ему в радужном свете.

På grunn av dette så han fremtiden i et rosenrødt lys.

Его что-то манило вдаль, но что именно — он не знал.

Noe trakket ham bort, men han visste ikke hva det var.

Там мелькали обольстительные призраки, но он не мог разглядеть их; слышались смешанные звуки — то голос славы, то любви: все это приводило его в сладкий трепет.

Der var forførende spøkelser, men han kunne ikke se dem; han hørte blandede lyder – en gang var det berømmelsens stemme, en gang kjærlighetens – alt dette fylte ham med en søt fryd.

Ему скоро тесен стал домашний мир.

Snart ble hjemmets verden for trang for ham.

Природу, ласки матери, благоговение няньки и всей дворни, мягкую постель, вкусные яства и мурлыканье Васьки — все эти блага, которые так дорого ценятся на склоне жизни, он весело менял на неизвестное, полное увлекательной и таинственной прелести.

Natur, morens kjærlighet, barnepike og all tjenestepersonale, den myke sengen, de smakelige måltidene og Vasjas mjauen – alle disse goder som man værdsætter så høyt i livets sluttfase – byttet han gledelig ut med det ukjente, full av fascinerende og mystisk skjønnhet.

Даже любовь Софьи, первая, нежная и розовая любовь, не удерживала его.

Selv Sofias kjærlighet, den første, søte og rosa kjærligheten, kunne ikke holde ham tilbake.

Что ему эта любовь?

Hva var denne kjærligheten for ham?

Он мечтал о колоссальной страсти, которая не знает никаких преград и свершает громкие подвиги.

Han drømte om en kolossal lidenskap som ikke kjenner til noen hindringer og gjør store bedrifter.

Он любил Софью пока маленькою любовью, в ожидании большой.

Han elsket Sofia med en liten kjærlighet, i ventingen på en stor kjærlighet.

Мечтал он и о пользе, которую принесет отечеству.

Han drømte også om gavn for fædrelandet.

Он прилежно и многому учился. В аттестате его сказано было, что он знает с дюжину наук да с полдюжины древних и новых языков.

Han studerte flittig og lærte mye. I hans eksamensbevis ble det nevnt at han kjente til et dusin vitenskaper og et halvt dusin gamle og nye språk.

Всего же более он мечтал о славе писателя.

Men mest av alt drømte han om å bli en berømt forfatter.

Стихи его удивляли товарищей.

Hans dikter overrasket sine venner.

Перед ним расстилалось множество путей, и один казался лучше другого.

Det var mange veier å vælge mellom, og en var bedre enn den andre.

Он не знал, на который броситься.

Han visste ikke hvilken han skulle velge.

Скрывался от глаз только прямой путь; заметь он его, так тогда, может быть, и не поехал бы.

Bare den direkte veien var skjult for øynene; hadde han sett den, hadde han kanskje ikke reist den veien.

Как же ему было остаться? Мать желала — это опять другое и очень естественное дело. В сердце ее отжили все чувства, кроме одного — любви к сыну, и оно жарко ухватилось за этот последний предмет. Не будь его, что же ей делать? Хоть умирать. Уж давно доказано, что женское сердце не живет без любви.

Hvordan skulle han kunne bli igjen? Moren hans ønsket det – det var en annen og meget naturlig ting. I hennes hjerte hadde alle følelser utom en – kjærlighet til sønnen – overlevd, og hun grep seg til dette siste tema med stor lidenskap. Utan ham, hva skulle hun gjøre? Hun ville dø. Det har længe vært bevist at en kvinnes hjerte ikke kan leve uten kjærlighet.

Александр был избалован, но не испорчен домашнею жизнью.

Alexander var bortskjemmet, men ikke ødelagt av hjemmelivet.

Природа так хорошо создала его, что любовь матери и поклонение окружающих подействовали только на добрые его стороны, развили, например, в нем преждевременно сердечные склонности, поселили ко всему доверчивость до излишества.

Hans natur var så god at morens kjærlighet og tilbedelsen fra andre kun påvirket de gode sider hans, for eksempel utviklet det hans hjertefulle tilbøjeligheter før tiden, og gjorde ham overdrevent tillitfull mot alt.

Это же самое, может быть, расшевелило в нем и самолюбие; но ведь самолюбие само по себе только форма; все будет зависеть от материала, который вольешь в нее.

Det samme hadde kanskje vækket hans stolthet; men stolthet i seg selv er bare en form; alt vil avhenge av det materialet man putter inn i den.

Гораздо более беды для него было в том, что мать его, при всей своей нежности, не могла дать ему настоящего взгляда на жизнь и не приготовила его на борьбу с тем, что ожидало его и ожидает всякого впереди.

Det var mye mer problematisk for ham at moren hans, på tross av sin kjærlighet, ikke kunne gi ham en ekte innsikt i livet og ikke forberedte ham på kampen som ventet ham og venter alle andre fremover.

Но для этого нужно было искусную руку, тонкий ум и запас большой опытности, не ограниченной тесным деревенским горизонтом.

Men for det hadde det vært nødvendig med en dyktig hånd, en skarp hjerne og en stor mengde erfaring, ikke begrenset av en lille landsbyhorisont.

Нужно было даже поменьше любить его, не думать за него ежеминутно, не отводить от него каждую заботу и неприятность, не плакать и не страдать вместо его и в детстве, чтоб дать ему самому почувствовать приближение грозы, справиться с своими силами и подумать о своей судьбе — словом, узнать, что он мужчина.

Det hadde endda vært nødvendig å elske ham mindre, ikke å tenke for ham hvert øyeblikk, ikke å ta bort hver bekymring og ubehag fra ham, ikke å gråte og lide i stedet for ham selv i barndommen, for å gi ham mulighet til å føle stormen nærme seg, til å klare seg selv og til å tenke på sin egen skjebne – kort sagt, til å lære at han var en mann.

Где же было Анне Павловне понять все это и особенно выполнить?

Hvor skulle Anna Pavlovna ha forstått alt dette, og spesielt hvordan hun skulle ha gjennomført det?

Читатель видел, какова она.

Leseren har sett hvordan hun var.

Не угодно ли посмотреть еще?

Ønsker du å se mer?

Она уже забыла сыновний эгоизм.

Hun hadde allerede glemt sin søns egoisme.

Александр Федорыч застал ее за вторичным укладываньем белья и платья. В хлопотах и дорожных сборах она как будто совсем не помнила горя.

Alexander Fedorovich tok henne i fangst mens hun gjorde om på tøy og klær. I travlheden med pakkingen hadde hun tilsynelatende glemt alt om sorgen.

— Вот, Сашенька, заметь хорошенько, куда я что кладу, — говорила она. — В самый низ, на дно чемодана, простыни: дюжина. Посмотри-ка, так ли записано?

– Se nå, Sasjenka, merk godt hvor jeg legger tingene, sa hun. – I bunn av kuffen, på bunn, er linnedene: tolv stykker. Se om det er skrevet slik?

— Так, маменька.

– Ja, mamma.

— Все с твоими метками, видишь — А. А. А все голубушка Сонюшка! Без нее наши дурищи не скоро бы поворотились.

– Alle med dine merker, ser du – A. A. Og alt er blått for Sonjushka! Utan henne hadde våre dumme guter ikke klart seg så fort.

Теперь что?

Og nå da?

да, наволочки.

Ja, pudebetrækene.

Раз, две, три, четыре — так, вся дюжина тут.

En, to, tre, fire – ja, hele tolv stykker er her.

Вот рубашки — три дюжины.

Og skjortene – tre tolv stykker.

Что за полотно — загляденье!

Hvilket stof – det er en fryd å se på!

это голландское; сама ездила на фабрику к Василью Васильичу; он выбрал что ни есть наилучшие три куска.

Det er hollandskt; jeg var selv på fabrikken hos Vasily Vasilyich; han valgte de tre beste stykkene.

Поверяй же, милый, по реестру всякий раз, как будешь принимать от прачки; все новешенькие.

Du kan sjekke det, kjære, på listen hver gang du tar imod fra vaskeren; alt er helt nytt.

Там немного таких рубашек увидишь; пожалуй, и подменят; есть ведь этакие мерзавки, что бога не боятся.

Du vil se noen av slike skjorter der; de kan kanskje bytte ut dem; det er jo slags slyngler som ikke er bange for Gud.

Носков двадцать две пары...

Og tolv par sokker...

Знаешь, что я придумала?

Vet du hva jeg har tenkt på?

положить в один носок твой бумажник с деньгами.

Å legge din pung med penger i en sok.

Их тебе до Петербурга не понадобится, так, сохрани боже! случай какой, чтоб и рыли, да не нашли.

Du får nok ikke brug for pengene før du kommer til Petersburg, gudskjelps, hvis noen skulle grave etter dem og ikke finne dem.

И письма к дяде туда же положу: то-то, чай, обрадуется!

Og jeg skal også legge brevene til onkelen der; han vil nok bli glad!

ведь семнадцать лет и словом не перекинулись, шутка ли!

Det har jo gått 17 år uten at de har sagt et ord til hverandre, tror du ikke?

Вот косыночки, вот платки; еще полдюжины у Сонюшки осталось.

Her er sjaler, her er tørklær; Sonjushka har en halv dusin igjen.

Не теряй, душенька, платков: славный полубатист!

Må du ikke miste tørklærne, min kære; det er flott halvbomull!

У Михеева брала по два с четвертью.

Jeg kjøpte to og en kvart hver fra Mikheev.

Ну, белье все.

Nå er alt undertøy klart.

Теперь платье...

Og nå til kjolen...

Да где Евсей?

Hvor er Evsei?

что он не смотрит? Евсей!

Hvorfor kigger han ikke? Evsei!

Евсей лениво вошел в комнату.

Evsei gikk lenge inn i rommet.

— Чего изволите? — спросил он еще ленивее.

– Hvad kan jeg gjøre for deg? – spurte han enda mer lenge.

— Чего изволите? —

– Hvad kan jeg gjøre for deg? –

заговорила Адуева гневно. — Что не смотришь, как я укладываю?

sa Aduyeva opprørt. – At du ikke ser på hvordan jeg folder tøyet?

А там, как надо что достать в дороге, и пойдешь все перерывать вверх дном!

Og så skal du grave opp alt og vende det opp og ned når du skal hente noe på reise!

Не может отвязаться от своей возлюбленной — экое сокровище!

Han kan ikke komme seg los av sin elskede – et slikt skat!

День-то велик: успеешь!

Det er en lang dag: du får tid nok!

Ты этак там и за барином станешь ходить?

Skal du også begynne å gjøre tjenester for baronen?

Смотри у меня!

Se opp for deg selv!

Вот гляди: это хороший фрак — видишь, куда кладу?

Se bare: Dette er en fin frak – ser du hvor jeg legger den?

А ты, Сашечка, береги его, не всякий день таскай; сукно-то по шестнадцать рублей брали.

Og du, Sasjka, ta vare på den, ikke bære den hver dag; stoffet kostet seksten rubler.

Куда в хорошие люди пойдешь, и надень, да не садись зря, как ни попало, вон как твоя тетка, словно нарочно, не сядет на пустой стул или диван, а так и норовит плюхнуть туда, где стоит шляпа или что-нибудь такое; намедни на тарелку с вареньем села — такого сраму наделала!

Når du går inn i gode folk, bør du ikke sette deg ned hvor som helst, som din tante gjorde – hun satte seg alltid på en tom stol eller sofa, og prøvde å sette seg på stedet hvor hatten lå eller noe slikt. Forleden satte hun seg på en tallerken med syltetøy – det var en skam!

Куда попроще в люди, вот этот фрак масака надевай.

Når du går inn i enklere folk, bør du ta på deg denne fraken.

Теперь жилеты — раз, два, три, четыре.

Nå er det vestene – en, to, tre, fire.

Двое брюк.

To par bukser.

Э! да платья-то года на три станет.

Ei! kjolene vil holde i tre år.

Ух!

Ugh!

устала!

Jeg er sliten!

шутка ли: целое утро возилась!

Er det ikke en vits: å pusle med det hele morgenen!

Поди, Евсей.

Kom hit, Evsej.

Поговорим, Сашенька, о чем-нибудь другом.

Lad oss snakke om noe annet, Sasjenka.

Ужо гости приедут, не до того будет.

Gjestene kommer snart, så det blir ikke tid til det.

Она села на диван и посадила его подле себя.

Hun satte seg på sofaen og fikk ham til å sitte ved siden av seg.

— Ну, Саша, — сказала она, помолчав немного, ты теперь едешь на чужую сторону...

– Nå, Sasja, sa hun etter en kort pause, du reiser nå til en fremmed by...

— Какая «чужая» сторона, Петербург: что вы, маменька!

– Hvilken «fremmed» by? Petersburg! Hva mener du, mamma?

— Погоди, погоди — выслушай, что я хочу сказать!

– Vent, vent – hør på det jeg vil si!

Бог один знает, что там тебя встретит, чего ты наглядишься, и хорошего, и худого.

Gud vet hva som venter deg der, hva du kommer til å se, både det gode og det dårlige.

Надеюсь, он, отец мой небесный, подкрепит тебя; а ты, мой друг, пуще всего не забывай его, помни, что без веры нет спасения нигде и ни в чем.

Jeg håper at han, min himmelske far, vil styrke deg; og du, min venn, glem ham ikke, husk at uten tro er det ingen frelse, hverken her eller der.

Достигнешь там больших чинов, в знать войдешь — ведь мы не хуже других: отец был дворянин, майор, — все-таки смиряйся перед господом богом: молись и в счастии и в несчастии, а не по пословице: «Гром не грянет, мужик не перекрестится».

Du vil nå opp i høye stillinger der og bli en del av eliten – vi er jo ikke mindre enn andre: Faren din var en adelsmann, en major – men vær ydmyk for Gud: Bed både i lykke og i ulykke, og ikke etter ordspråket: «Man korsar seg ikke før lynet slår ned».

Иной, пока везет ему, и в церковь не заглянет, а как придет невмочь — и пойдет рублевые свечи ставить да нищих оделять: это большой грех.

Noen går ikke i kirke mens alt går bra, men når ulykken kommer, går de for å sette lys og gi almisser: Dette er en stor synd.

К слову пришлось о нищих. Не трать на них денег по-пустому, помногу не давай. На что баловать?

Vi var ved å snakke om tiggere. Giv dem ikke penger uten grunn, og gi dem ikke for mye. Hvorfor skal du forkæle dem?

их не удивишь.

De blir ikke imponert.

Они пропьют да над тобой же насмеются. У тебя, я знаю, мягкая душа: ты, пожалуй, и по гривеннику станешь отваливать.

De drikker opp pengene og gjør seg gjenere av deg. Jeg vet at du er en mild sjel: Du vil sannsynligvis gi bort en hel grivna til dem.

Нет, это не нужно; бог подаст!

Nei, det er ikke nødvendig; Gud vil gi deg det du trenger!

Будешь ли ты посещать храм божий?

Kommer du til å besøke Guds tempel?

будешь ли ходить по воскресеньям к обедне?

Kommer du til å gå til gudstjeneste på søndag?

Она вздохнула.

Hun sukket.

Александр молчал. Он вспомнил, что, учась в университете и живучи в губернском городе, он не очень усердно посещал церковь; а в деревне, только из угождения матери, сопровождал ее к обедне. Ему совестно было солгать. Он молчал. Мать поняла его молчание и опять вздохнула.

Alexander var tyst. Han kom til å tenke på at da han studerte på universitetet og bodde i en provinsby, gikk han ikke ofte i kirke; og i landsbyen fulgte han bare sin mor til gudstjenesten for å gjøre henne fornøyd. Han følte det var synd å lyve. Han var tyst. Moren forstod hans taushet og sukket igjen.

— Ну, я тебя не неволю, — продолжала она, — ты человек молодой: где тебе быть так усердну к церкви божией, как нам, старикам?

– Nå, jeg tvinger deg ikke, – fortsette hun. – Du er en ung mann: Hvorfor skulle du være så flittig i Guds tempel som oss gamle mennesker?

Еще, пожалуй, служба помешает или засидишься поздно в хороших людях и проспишь.

Det kan også være at gudstjenesten vil forstyrre deg, eller at du bliver opp i gode selskaper og sover over deg selv.

Бог пожалеет твоей молодости. Не тужи: у тебя есть мать.

Gud vil ha medlidenhet med din ungdom. Fortvivl ikke: Du har en mor.

Она не проспит.

Hun vil ikke sove over seg selv.

Пока во мне останется хоть капелька крови, пока не высохли слезы в глазах и бог терпит грехам моим, я ползком дотащусь, если не хватит сил дойти, до церковного порога; последний вздох отдам, последнюю слезу выплачу за тебя, моего друга.

Så lenge jeg har en smule blod i meg, så lenge tårene ikke er tørret opp i mine øyne, og Gud tolererer mine synder, vil jeg kryppe til kirkeporten, hvis jeg ikke har styrke til å gå derhen; jeg vil gi min siste suk, min siste tåre for deg, min venn.

Вымолю тебе и здоровье, и чинов, и крестов, и небесных и земных благ.

Jeg vil bede for deg om helse, embede, kors og jordiske og himmelske velsignelser.

Неужели-то он, милосердый отец, презрит молитвой бедной старухи?

Skulle han virkelig, den barmhjertige faren, foragte en fattig gammel kvinnes bønner?

Мне самой ничего не надо.

Jeg har ikke behov for noe selv.

Отними он у меня все: здоровье, жизнь, пошли слепоту — тебе лишь подай всякую радость, всякое счастье и добро...

Han kan ta alt fra meg: helse, liv, blindhet – gi deg bare all lykke, all lykke og godhet...

Она не договорила, слезы закапали у ней из глаз.

Hun avsluttet ikke setningen, tårene fór ned fra hennes øyne.

Александр вскочил с места.

Alexander reiste seg opp fra stolen.

— Маменька... — сказал он.

– Mamma... – sa han.

— Ну, сядь, сядь! —

– Nå, sett deg ned, sett deg ned! –

отвечала она, наскоро утирая слезы, — мне еще много осталось поговорить...

svarte hun, mens hun tørret tårene raskt bort – jeg har ennå mye å snakke om...

Что бишь я хотела сказать?

Hva var det jeg ville si?

из ума вон...

Det går meg ut av hodet...

Вишь, нынче какая память у меня...

Du ser, minnet mitt er ikke så bra lenger...

да!

ja!

блюди посты, мой друг: это великое дело!

Hold deg til emnet, min ven: det er en viktig sak!

В среду и пятницу — бог простит; а в великий пост — боже оборони!

På onsdag og fredag – Gud tilgive; men i den store fasten – Gud forby!

Вот Михайло Михайлыч и умным человеком считается, а что в нем?

Selv Mikhailo Mikhailovitj anses for å være en klog mann, men hva er det egentlig med ham?

Что мясоед, что страстная неделя — все одно жрет.

Det er det samme om det er kjøttdag eller passionsuken – han spiser like mye!

Даже волос дыбом становится!

Det gjør at hårene reiser seg opp på armene mine!

Он вон и бедным помогает, да будто его милостыня принята господом?

Han hjelper de fattige, men er det som om Gud har akseptert hans gav?

Слышь, подал раз старику красненькую, тот взял ее, а сам отвернулся да плюнул.

Hør, en gang ga jeg en gammel mann en rød seddel, men han tok den, vendte seg bort og spytte ut den.

Все кланяются ему и в глаза-то бог знает что наговорят, а за глаза крестятся, как поминают его, словно шайтана какого.

Alle buker for ham og sier gode ting om ham i ansiktet, men bak hans rygg korsar de seg og minner om ham som om han var en djevel.

Александр слушал с некоторым нетерпением и взглядывал по временам в окно, на дальнюю дорогу.

Alexander lyttet med en viss utålmodighet og kastet av og til et blikk ut av vinduet mot den fjerne veien.

Она замолчала на минуту.

Hun ble stille i et øyeblikk.

— Береги пуще всего здоровье, — продолжала она. —

– Ta vare på helsen din først og fremst, fortsatte hun.

Как заболеешь — чего боже оборони! —

– Hvis du blir syk – gud forby det! –

опасно, напиши...

det er farlig, skriv...

я соберу все силы и приеду.

jeg vil samle alle krefter og komme dit.

Кому там ходить за тобой?

Hvem skal ta vare på deg der?

Норовят еще обобрать больного.

De forsøker å tage seg til en syk person.

Не ходи ночью по улицам; от людей зверского вида удаляйся.

Gå ikke ut på natten; hold deg borte fra folk med et ondt utseende.

Береги деньги...

Pass på pengene...

ох, береги на черный день!

åh, pass på til en nødsituasjon!

Трать с толком.

Bruk pengene fornuftig.

От них, проклятых, всякое добро и всякое зло.

Alt godt og alt dårlig kommer fra de forbandede.

Не мотай, не заводи лишних прихотей.

Meld deg ikke, skaff deg ikke ekstra ønsker.

Ты будешь аккуратно получать от меня две тысячи пятьсот рублей в год.

Du vil få to tusen femhundre rubler om året fra meg.

Две тысячи пятьсот рублей не шутка.

To tusen femhundre rubler er ikke en spøk.

Не заводи роскоши никакой, ничего такого, но и не отказывай себе в чем можно; захочется полакомиться — не скупись. —

Kjøp ikke luksusvarer, ikke slikt, men heller ikke nek deg selv noe du kan få; hvis du føler deg sulten, så skal du ikke spare på maten.

Не предавайся вину — ох, оно первый враг человека!

– Gjør deg ikke skyldig – åh, det er menneskets første fiende!

-Да еще (тут она понизила голос) берегись женщин!

– Ja, og (her sænker hun stemmen) pass på kvinnene!

Знаю я их!

Jeg kjenner dem!

Есть такие бесстыдницы, что сами на шею будут вешаться, как увидят этакого-то...

Det er noen som er så skamløse at de vil kaste seg over deg hvis de ser en slik person...

Она с любовью посмотрела на сына.

Hun så kjærlig på sønnen.

— Довольно, маменька; я бы позавтракал? — сказал он почти с досадой.

– Nok, mamma; kan jeg få frokost? sa han nesten irritert.

— Сейчас, сейчас... еще одно слово...

– Straks, straks... ett ord til...

— На мужних жен не зарься, — спешила она досказать, — это великий грех!

– Kast ikke blikk på andres hustruer, fortsetter hun raskt, det er en stor synd!

«Не пожелай жены ближнего твоего», сказано в писании.

«Du skal ikke begjære naboens hustru», står det i skriftene.

Если же там какая-нибудь станет до свадьбы добираться — боже сохрани!

Og hvis en av dem skulle forsøke å få kontakt før brylluppet – gud forby det!

не моги и подумать!

Man kan ikke engang tenke slik!

Они готовы подцепить, как увидят, что с денежками да хорошенький.

De er klare til å ta en slik person hvis de ser at hun har penger og er kjedelig å se på.

Разве что у начальника твоего или у какого-нибудь знатного да богатого вельможи разгорятся на тебя зубы и он захочет выдать за тебя дочь — ну, тогда можно, только отпиши: я кое-как дотащусь, посмотрю, чтоб не подсунули так какую-нибудь, лишь бы с рук сбыть: старую девку или дрянь.

Med mindre at din overordnede eller en rik og ansett herre har lyst til å gi deg sin datter – da kan det gå, men fortell meg: jeg klarer det nok, jeg ser til at de ikke forsøker å kaste noen gammel jomfru eller andre uegnede personer over på meg for å komme seg av med dem.

Этакого женишка всякому лестно залучить.

Det ville vært en ære for enhver å få en slik kone.

Ну, а коли ты сам полюбишь да выдастся хорошая девушка — так того... —

Men hvis du selv forelsker deg i en pæn jente – da...

тут она еще тише заговорила... —

Her taler hun enda mer stille...

Сонюшку-то можно и в сторону.

Sonyushka kan vi godt glemme.

(Старушка, из любви к сыну, готова была покривить душой.)

(Den gamle kvinnen var klar til å bøye seg for sønnens skyld.)

Что в самом деле Марья Карповна замечтала!

Hva Marja Karpovna faktisk fant på!

ты дочке ее не пара.

Du er ikke en god partner for hennes datter.

Деревенская девушка!

En landsbyjente!

на тебя и не такие польстятся.

Det er ikke mange som vil smigre deg.

— Софью! нет, маменька, я ее никогда не забуду! — сказал Александр.

– Sofia! Nei, mor, jeg vil aldri glemme henne! – sa Alexander.

— Ну, ну, друг мой, успокойся! ведь я так только. Послужи, воротись сюда, и тогда что бог даст; невесты не уйдут! Коли не забудешь, так и того... Ну, а...

– Nå, nå, min venn, ro deg ned! Jeg sa det bare. Gjør din tjeneste, kom tilbake hit, og så får vi se hva Gud vil. Brudene vil ikke forlade oss! Hvis du ikke glemmer det, så er det bra... Nå, og...

Она что-то хотела сказать, но не решалась, потом наклонилась к уху его и тихо спросила:

Hun ville si noe, men tøvede, deretter bøyde hun seg ned mot hans øre og spurte stille:

— А будешь ли помнить... мать?

– Vil du huske... moren?

— Вот до чего договорились, — перервал он, — велите скорей подавать что там у вас есть: яичница, что ли? Забыть вас! Как могли вы подумать? Бог накажет меня...

– Det er det vi har avtalt, – avbrøk han, – fortell dem å servere det de har: en omelett, kanskje? Glemme deg! Hvordan kunne du tenke det? Gud vil straffe meg...

— Перестань, перестань, Саша, — заговорила она торопливо, — что ты это накликаешь на свою голову!

– Stopp, stopp, Sasha, – sa hun forhastet, – det bringer ulykke over deg!

Нет, нет!

Nei, nei!

что бы ни было, если случится этакой грех, пусть я одна страдаю.

Uansett hva som skjer, hvis en slik synd skjer, så skal jeg lide alene.

Ты молод, только что начинаешь жить, будут у тебя и друзья, женишься — молодая жена заменит тебе и мать, и все...

Du er ung, du har nettopp begynt å leve, du vil få venner, du vil gifte deg – en ung kone vil erstatte både moren og alt annet for deg...

Нет!

Nei!

Пусть благословит тебя бог, как я тебя благословляю.

Må Gud velsigne deg, akkurat som jeg velsigner deg.

Она поцеловала его в лоб и тем заключила свои наставления.

Hun kysset ham på pannen og avsluttet sine formaninger med det.

— Да что это не едет никто? — сказала она, — ни Марья Карповна, ни Антон Иваныч, ни священник нейдет? уж, чай, обедня кончилась! Ах, вон кто-то и едет! кажется, Антон Иваныч... так и есть: легок на помине.

– Hvorfor kommer ingen? – sa hun. – Hverken Marja Karpovna, Anton Ivanovich eller presten kommer? Frokosten er jo over! Ah, der kommer noen! Det er Anton Ivanovich... ja, han er lett å finne.

Кто не знает Антона Иваныча? Это вечный жид. Он существовал всегда и всюду, с самых древнейших времен, и не переводился никогда. Он присутствовал и на греческих и на римских пирах, ел, конечно, и упитанного тельца, закланного счастливым отцом по случаю возвращения блудного сына.

Hvem kjenner ikke Anton Ivanovich? Han er en evig jøde. Han har eksistert alltid og overalt, siden de eldste tidene, og han har aldri forandret seg. Han var med ved både greske og romerske banketter, og han spiste selvsagt også den fede kalven som faren ofret da sønnen kom hjem.

У нас, на Руси, он бывает разнообразен.

Hos oss i Russland er han mer varieret.

Тот, про которого говорится, был таков: у него душ двадцать заложенных и перезаложенных; живет он почти в избе или в каком-то странном здании, похожем с виду на амбар, — ход где-то сзади, через бревна, подле самого плетня;

Den som det tales om, var slik: Han hadde to titalls gjeld som var pantsatt og gjentantsatt; han bor nærmest i en hytte eller i en merkelig bygning som ligner en lada – inngangen er bak, gjennom bjælker, ved siden av hegnet;

но он лет двадцать постоянно твердит, что с будущей весной приступит к стройке нового дома.

men han har i to tiår fortalt at han skal bygge et nytt hus når våren kommer.

Хозяйства он дома не держит. Нет человека из его знакомых, который бы у него отобедал, отужинал или выпил чашку чаю, но нет также человека, у которого бы он сам не делал этого по пятидесяти раз в год.

Han driver ingen gård hjemme. Det er ingen av hans bekjentner som spiser frokost, middag eller en kopp te hos ham, men det er heller ingen hvor han ikke gjør det samme femti ganger om året.

Прежде Антон Иваныч ходил в широких шароварах и казакине, теперь ходит, в будни, в сюртуке и в панталонах, в праздники во фраке бог знает какого покроя.

Før gikk Anton Ivanovich i brede bukser og kosakuniform, nå går han i jakkesæt og bukser på hverdagen, og i en jakkesæt av ukjent snitt på festdagen.

С виду он полный, потому что у него нет ни горя, ни забот, ни волнений, хотя он прикидывается, что весь век живет чужими горестями и заботами; но ведь известно, что чужие горести и заботы не сушат нас: это так заведено у людей.

Han ser fet ut fordi han ikke har noen sorg, bekymringer eller uro, selv om han foregiver at han lever for andres sorg og bekymringer. Men det er jo kjent at andres sorg og bekymringer ikke tørker oss ut: det er en del av menneskets natur.

В сущности Антона Иваныча никому не нужно, но без него не совершается ни один обряд: ни свадьба, ни похороны.

I virkeligheten er Anton Ivanovich ikke nødvendig for noen, men uten ham foregår ingen rituel: hverken bryllup eller begravelse.

Он на всех званых обедах и вечерах, на всех домашних советах; без него никто ни шагу.

Han er med på alle formelle middager og aftener, på alle hjemmeråd; ingen tager et skritt uten ham.

Подумают, может быть, что он очень полезен, что там исполнит какое-нибудь важное поручение, тут даст хороший совет, обработает дельце, — вовсе нет!

Man tror kanskje at han er veldig nyttig, at han utfører noen viktig opgave, gir gode råd, ordner saker – men det er ikke slik!

Ему никто ничего подобного не поручает; он ничего не умеет, ничего не знает: ни в судах хлопотать, ни быть посредником, ни примирителем, — ровно ничего.

Ingen gir ham noe slikt å gjøre; han kan ikke noe, han vet ikke noe: ikke hvordan man skal håndtere domstolene, ikke hvordan man skal være middelsmand eller forsoner – absolutt ingenting.

Но зато ему поручают, например, завезти мимоездом поклон от такой-то к такому-то, и он непременно завезет и тут же кстати позавтракает, — уведомить такого-то, что известная-де бумага получена, а какая именно, этого ему не говорят, — передать туда-то кадочку с медом или горсточку семян, с наказом не разлить и не рассыпать, — напомнить, когда кто именинник.

Men han får for eksempel beskjed om å overbringe en hilsen fra en person til en annen, og han leverer beskjeden og spiser frokost samtidig – han informerer en person om at en bestemt dokument er mottatt, uten at han får vite hva det er – han leverer en krukke med honning eller en håndfull frø til en bestemt adresse, med beskjed om ikke å spille eller spille ut – han minner folk om hvornår de har fødselsdag.

Еще Антона Иваныча употребляют в таких делах, которые считают неудобным поручить человеку.

Anton Ivanovich blir også brukt i saker som anses for ubehagelige å overlade til andre mennesker.

«Нельзя Петрушку послать, — говорят, — того и гляди, переврет.

«Vi kan ikke sende Petrushka», sier de, «han vil sannsynligvis forveksle det».

Нет, уж пусть лучше Антон Иваныч съездит!»

«Nei, det er bedre at Anton Ivanovich gjør det!»

Или: «Неловко послать человека: такой-то или такая-то обидится, а вот лучше Антона Иваныча отправить».

Eller: «Det er ubehagelig å sende en person: denne eller denne personen vil bli fornærmet, men det er bedre å sende Anton Ivanovich».

Как бы удивило всех, если б его вдруг не было где-нибудь на обеде или вечере!

Det ville være en overraskelse for alle hvis han plutselig ikke var med på en middag eller en aften!

— А где же Антон Иваныч? — спросил бы всякий непременно с изумлением. — Что с ним? да почему его нет?

– «Hvor er Anton Ivanovich?», ville alle sannsynligvis spørre med forbavelse. – «Hva er det med ham? Varfor er han ikke der?»

И обед не в обед. Тогда уж к нему даже кого-нибудь и отправят депутатом проведать, что с ним, не заболел ли, не уехал ли? И если он болен, то и родного не порадуют таким участьем.

Og middagen blir ikke spist. Da blir noen sendt for å se hvordan det går med ham, om han er syk eller har reist. Og hvis han er syk, blir ikke familien glad over at han er så opptatt.

Антон Иваныч подошел к руке Анны Павловны.

Anton Ivanovich nærmede seg Annas hånd.

— Здравствуйте, матушка Анна Павловна! с обновкой честь имею вас поздравить.

– «Hei, mor Anna Pavlovna! Jeg har fornøyelsen å gratulere deg med din nye kjole».

— С какой это, Антон Иваныч? — спросила Анна Павловна, осматривая себя с ног до головы.

– «Med hvilken, Anton Ivanovich?», spurte Anna Pavlovna, og så på seg selv fra topp til tå.

— А мостик-то у ворот! видно, только что сколотили? что, слышу, не пляшут доски под колесами? смотрю, ан новый!

– «Og broen ved porten! Ser det ut som den nettopp er bygget? Jeg hører at plankene ikke gjør lyd under hjulene? Jeg ser at det er en ny bro!»

Он, при встречах с знакомыми, всегда обыкновенно поздравляет их с чем-нибудь, или с постом, или с весной, или с осенью; если после оттепели мороз наступит, так с морозом, наступит после морозу оттепель — с оттепелью ...

Han pleier alltid å gratulere sine bekjentskaper med noe, enten det er fasten, våren eller efteråret; hvis det er frost etter en opptønn, så er det frost, og etter frost er det opptønn...

На этот раз ничего подобного не было, но он что-нибудь да выдумает.

Denne gangen var det ikke noe slikt, men han vil nok finne på noe annet.

— Вам кланяются Александра Васильевна, Матрена Михайловна, Петр Сергеич, — сказал он.

– «Alexandra Vasilievna, Matrena Mikhailovna og Peter Sergeich sender deg hilsen», sa han.

— Покорно благодарю, Антон Иваныч! Детки здоровы ли у них?

– «Takk, Anton Ivanovich! Er barna friske?»

— Слава богу. Я к вам веду благословение божие: за мной следом идет батюшка. А слышали ли, сударыня: наш-то Семен Архипыч?..

– «Gudskje. Jeg bringer Guds velsignelse til deg: Faderen følger etter meg. Har du hørt, fru: Hvor er vår Semyon Arkhipovich?».

— Что такое? — с испугом спросила Анна Павловна.

– «Hva?», spurte Anna Pavlovna skræmt.

— Ведь приказал долго жить!

– «Han gav jo ordre til å leve lenge!»

— Что вы! когда?

– «Hvad? Når?»

— Вчера утром. Мне к вечеру же дали знать: прискакал парнишко; я и отправился, да всю ночь не спал. Все в слезах: и утешать-то надо, и распорядиться: там у всех руки опустились: слезы да слезы, — я один.

– «I går om morgenen. Jeg fikk beskjed om det på kveldstid: En gut kom ridende; jeg dro avsted og sov ikke hele natten. Alle var i tårer: Jeg måtte trøste og ordne tingene. Alle var så hjelpeløse – tårer og tårer – jeg var den eneste».

— Господи, господи боже мой! — говорила Анна Павловна, качая головой, — жизнь-то наша! Да как же это могло случиться? он еще на той неделе с вами же поклон прислал!

– «Herregud, herregud!», sa Anna Pavlovna og skalte med hodet. «Vår egen liv! Hvordan kunne dette skje? Han sendte jo en hilsen til deg forrige uke!».

— Да, матушка! ну, да он давненько прихварывал, старик старый: диво, как до сих пор еще не свалился!

– «Ja, mor! Men han har vært syk lenge, en gammel gutt: Det er et under at han ikke fór sammen før nå!»

— Что за старый! он годом только постарше моего покойника. Ну, царство ему небесное! — сказала, крестясь, Анна Павловна. — Жаль бедной Федосьи Петровны: осталась с деточками на руках. Шутка ли: пятеро, и все почти девочки! А когда похороны?

– «Hvilken gammel gutt! Han var bare ett år eldre enn min avdøde mann. Nå må Gud ta ham til seg!», sa Anna Pavlovna og krysset seg. «Det er synd for stakkels Fyodosya Petrovna: Hun er igjen med barna. Tror du det? Fem barna, og de er nesten alle piger! Hvornår er begravelsen?».

— Завтра.

– «I morgen».

— Видно, у всякого свое горе, Антон Иваныч; вот я так сына провожаю.

– «Det ser ut som om alle har sine egne sorger, Anton Ivanovich; jeg er her for å ta vare på min sønn».

— Что делать, Анна Павловна, все мы человеки! «Терпи», сказано в священном писании.

– «Hva kan man gjøre, Anna Pavlovna? Vi er alle mennesker! «Hold ut», står det i de hellige skriftene.

— Уж не погневайтесь, что потревожила вас — вместе размыкать горе; вы нас так любите, как родной.

– «Du må ikke være sur på at jeg forstyrer deg – vi deler smerten sammen; du elsker oss som dine egne».

— Эх, матушка Анна Павловна!

– «Åh, mor Anna Pavlovna!».

да кого же мне и любить-то, как не вас?

– «Hvem skal jeg elske annet enn deg?»

Много ли у нас таких, как вы?

– «Er det mange som deg hos oss?»

Вы цены себе не знаете.

– «Du er uvurderlig».

Хлопот полон рот: тут и своя стройка вертится на уме.

– «Det er mye å gjøre – jeg tenker også på byggingen av vår egen bygning».

Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да все как-то не сходимся...

– «I går kjøssede jeg hele morgenen med entreprenøren, men vi kommer ikke til enighet».

а как, думаю, не поехать?..

– «Men hvordan kan jeg ikke reise?».

что она там, думаю, одна-то, без меня станет делать?

– «Hvad skal hun gjøre der alene uten meg?».

человек не молодой: чай, голову растеряет.

– «Han er ikke ung lenger – han vil sannsynligvis miste overblikket».

— Дай бог вам здоровья, Антон Иваныч, что не забываете нас! И подлинно сама не своя: такая пустота в голове, ничего не вижу! в горле совсем от слез перегорело. Прошу закусить: вы и устали и, чай, проголодались.

– «Gud gjiver deg god helse, Anton Ivanovich, at du ikke glemmer oss! Jeg føler meg virkelig ikke bra – det er en tomhet i hodet mitt, jeg ser ingenting! Jeg er helt tørst av tårer». – «Spis noe – du er sannsynligvis trött og sulten».

— Покорно благодарю-с. Признаться, мимоездом пропустил маленькую у Петра Сергеича да перехватил кусочек. Ну, да это не помешает. Батюшка подойдет, пусть благословит! Да вот он и на крыльце!

– «Takskjønnende. Jeg må innrømme at jeg hoppede over Peters Sergeitj og tok en bid. Men det gjør ikke noe». – «Faren kommer nå – la ham velsigne oss!».

Пришел священник.

Presten kom.

Приехала и Марья Карповна с дочерью, полной и румяной девушкой, с улыбкой и заплаканными глазами.

Maria Karpovna kom også med datteren, en fyldig og rødmelig jente med et smil og tårer i øynene.

Глаза и все выражение лица Софьи явно говорили: «Я буду любить просто, без затей, буду ходить за мужем, как нянька, слушаться его во всем и никогда не казаться умнее его; да и как можно быть умнее мужа? это грех!

Sofias øyne og hele ansiktsuttrykk fortalte tydelig: «Jeg vil elske enkelt og ukomplisert, følge min mann som en barnepige, adlyde ham i alt og aldri synes å være klogere enn ham; og hvordan kan man være klogere enn sin mann? Det er en synd!».

Стану прилежно заниматься хозяйством, шить; рожу ему полдюжины детей, буду их сама кормить, нянчить, одевать и обшивать».

– «Jeg vil gjøre en flittig indsats i hjemmet, sy; jeg vil føde ham et halvt dusin barn og selv ta vare på dem, klæde dem og sy til dem».

Полнота и свежесть щек ее и пышность груди подтверждали обещание насчет детей.

Fullheden og friskheten i hennes kinn og brystets fylde bekreftet løftet om barnene.

Но слезы на глазах и грустная улыбка придавали ей в эту минуту не такой прозаический интерес.

Men tårene i øynene og det triste smil gjorde at hun i dette øyeblikk var mer interessant enn bare prosaisk.

Прежде всего отслужили молебен, причем Антон Иваныч созвал дворню, зажег свечу и принял от священника книгу, когда тот перестал читать, и передал ее дьячку, а потом отлил в скляночку святой воды, спрятал в карман и сказал: «Это Агафье Никитишне».

Først ble en bønn avholdt, og Anton Ivanovich samlet tjenerne, tände et lys og tok imod boken fra presten da han var ferdig med å lese, og ga den til degnen, og deretter hældte han hellig vann i en lille flaske, skjulte den i lommen og sa: «Dette er til Agafia Nikitishna».

Сели за стол.

De satte seg til bordet.

Кроме Антона Иваныча и священника, никто по обыкновению не дотронулся ни до чего, но зато Антон Иваныч сделал полную честь этому гомерическому завтраку.

Som vanlig rørte ingen annet enn Anton Ivanovich og presten noe, men Anton Ivanovich gjorde en stor ære av denne homeriske frokosten.

Анна Павловна все плакала и украдкой утирала слезы.

Anna Pavlovna grinte hele tiden og tørret tårene hemmelig.

— Полно вам, матушка Анна Павловна, слезы-то тратить! — сказал Антон Иваныч с притворной досадой, наполнив рюмку наливкой. — Что вы его, на убой, что ли, отправляете? — Потом, выпив до, половины рюмку, почавкал губами.

– «Det er nok, mor Anna Pavlovna, å grine så mye!», sa Anton Ivanovich med foregjat irritasjon, mens han fylte et glass med likør. – «Skal du sende ham til slagtningen, eller hva?» – Deretter gjorde han det halve av glasset tomt og gjorde en lyd med læppene.

— Что за наливка! какой аромат пошел! Этакой, матушка, у нас и по губернии-то не найдешь! — сказал он с выражением большого удовольствия.

– «Hvilken likør! Hvilken aroma! Sånn en fin likør finner man ikke engang i hele guvernementet vår!», sa han med en nydelse i stemmen.

— Это тре... те... годнич... ная! — проговорила, всхлипывая, Анна Павловна, — нынче для вас... только... откупорила.

– «Det er tre... år... gammel...», sa Anna Pavlovna med en hulk, – «jeg åpnet den i dag... bare... for deg».

— Эх, Анна Павловна, и смотреть-то на вас тошно, — начал опять Антон Иваныч, — вот некому бить-то вас; бил бы да бил!

– «Åh, Anna Pavlovna, jeg synes det er kjedelig å se på deg», sa Anton Ivanovich igjen, – «men det er ingen som slår deg; jeg ville gjort det!».

— Сами посудите, Антон Иваныч, один сын, и тот с глаз долой: умру — некому и похоронить.

– «Du må forstå, Anton Ivanovich, jeg har bare en sønn, og han er langt borte: når jeg dør, vil det ikke være noen til å begrave meg».

— А мы-то на что? что я вам, чужой, что ли? Да куда еще торопитесь умирать? того гляди, замуж бы не вышли! вот бы поплясал на свадьбе! Да полноте плакать-то!

– «Og hva skal det bety for oss? Tror du jeg er en fremmed? Skynd deg ikke så mye med å dø! Du hadde kanskje gift deg! Jeg hadde gjerne danset på bryllupet!» – og han fortsatte med å grine.

— Не могу, Антон Иваныч, право не могу; не знаю сама, откуда слезы берутся.

– «Jeg kan ikke, Anton Ivanovich, jeg kan ikke; jeg vet ikke hvor tårene kommer fra».

— Этакого молодца взаперти держать! Дайте-ка ему волю, он расправит крылышки, да вот каких чудес наделает: нахватает там чинов!

– «Han er en så flink fyr, og han er låst inne! La ham få frihet, så ville han vise sine vinger og gjøre underverk: han ville få en masse embeder!»

— Вашими бы устами да мед пить! Да что вы мало взяли пирожка? возьмите еще!

– «Det er lige som å si det med egne ord! Har du ikke fått nok kake? Ta mer!»

— Возьму-с: вот только этот кусок съем.

– «Jeg tar mer: jeg skal bare spise denne biten».

— За ваше здоровье, Александр Федорыч! счастливого пути! да возвращайтесь скорее; да женитесь-ка! Что вы, Софья Васильевна, вспыхнули?

– «For din helse, Alexander Fedorovich! En god reise! Kom raskt tilbake, og gifte deg! Hvorfor blir du så rød, Sofia Vasilievna?»

— Я ничего.. я так...

– «Det er ikke det... jeg...»

— Ох, молодежь, молодежь! хе, хе, хе!

– «Åh, ungdom, ungdom! Haha, haha, haha!»

— С вами горя не чувствуешь, Антон Иваныч, — сказала Анна Павловна, — так умеете утешить; дай бог вам здоровья! Да выкушайте еще наливочки.

– «Man føler ingen sorg med deg, Anton Ivanovich», sa Anna Pavlovna. «Du er så god på å trø; Gud gjiver deg god helse! Og drik resten av denne likøren».

— Выпью, матушка, выпью, как не выпить на прощанье!

– «Jeg skal drikke det, mamma, jeg skal drikke det. Hvorfor ikke drikke det før jeg reiser?»

Кончился завтрак. Ямщик уже давно заложил повозку. Ее подвезли к крыльцу. Люди выбегали один за другим. Тог нес чемодан, другой — узел, третий — мешок, и опять уходил за чем-нибудь Как мухи сладкую каплю, люди облепили повозку, и всякий совался туда с руками.

Frokosten var over. Kuskene hadde allerede spennet opp vognene. De ble kjørt opp til verandaen. Folk løp ut en etter en. Den ene bar en kuffe, den andre en pakke, den tredje en pose, og de gikk igjen for å hente mer. Folk sværmede rundt vognene som fluer rundt en sød dråpe, og alle stak inn håndene i vognene.

— Вот так лучше положить чемодан, — говорил один, — а тут бы коробок с провизией.

– «Det er bedre å sette kuffen der», sa en av dem. «Og her kan man sette en kasse med forsyninger».

— А куда же они ноги денут? — отвечал другой, — лучше чемодан вдоль, а коробок можно сбоку поставить.

– «Men hvor skal de sette føttene?», sa en annen. «Det er bedre å sette kuffen langs siden, og kassen kan man sette på siden».

— Так тогда перина будет скатываться, коли чемодан вдоль: лучше поперек. Что еще? уклали ли сапоги-то?

– «Men da vil dynen rulle ned hvis kuffen er langs siden. Det er bedre å sette den på tværs. Hva mer? Har de laget i orden med skoene?»

— Я не знаю. Кто укладывал?

– «Det vet jeg ikke. Hvem lagde i orden med dem?»

— Я не укладывал. Поди-ка погляди — нет ли там наверху?

– «Det gjorde jeg ikke. Gå og se – er de der oppe?»

— Да поди ты.

– «Gå du selv da».

— А ты что? мне, видишь, некогда!

– «Og hva med deg? Jeg har ikke tid!»

— Вот еще, вот это не забудьте! — кричала девка, просовывая мимо голов руку с узелком.

– «Se nå, glem ikke dette!», skrek pigen og stak inn en pakke mellom hodene på folkene.

— Давай сюда!

– «Gi det hit!»

— Суньте и это как-нибудь в чемодан; давеча забыли, — говорила другая, привставая на подножку и подавая щеточку и гребенку.

– «Legg også dette inn i kuffen – vi glemte det før», sa en annen og reiste seg opp på trinnene og gav børsten og kammen videre.

— Куда теперь совать? — сердито закричал на нее дородный лакей, — пошла ты прочь! видишь, чемодан под самым низом!

– «Hvor skal vi legge det nå?», skrek den kraftige tjeneren vredt på henne. «Gå bort! Du ser at kuffen er helt nederst!»

— Барыня велела; мне что за дело, хоть брось! вишь, черти какие!

– «Frue sa det; hva bryr jeg meg om det? Kast det bare! Se på dem – de er sånne jøvler!»

— Ну, давай, что ли, сюда скорее; это можно вот тут сбоку в карман положить.

– «Nå, gi det hit da – vi kan legge det i lommen her».

Коренная беспрестанно поднимала и трясла голову.

Korenna løftet og skalte med hodet uavbrutt.

Колокольчик издавал всякий раз при этом резкий звук, напоминавший о разлуке, а пристяжные стояли задумчиво, опустив головы, как будто понимая всю прелесть предстоящего им путешествия, и изредка обмахивались хвостами или протягивали нижнюю губу к коренной лошади.

Klokken gjorde hver gang en skarp lyd som påminnet om avsked, og tjenestefolkene stod tungsinnige med nedhængte hoveder, som om de innså hele skjønnheten i den reise som lå foran dem, og de viftet av og til med sine haler eller strakte underlæben mot hesten.

Наконец настала роковая минута.

Endelig kom det ødeslagende øyeblikket.

Помолились еще.

De bad en bøn til slutt.

— Сядьте, сядьте все! — повелевал Антон Иваныч, — извольте сесть, Александр Федорыч! и ты, Евсей, сядь. Сядь же, сядь! — И сам боком, на секунду, едва присел на стул. — Ну, теперь с богом!

– «Sett dere ned, alle sammen!», sa Anton Ivanovich. «Sett deg ned, Aleksandr Fedorovich! Og du, Jevsei, sett deg ned. Sett deg ned!», sa han og satte seg selv på kanten av stolen i et øyeblikk. – «Nå er det opp til Gud!»

Вот тут-то Анна Павловна заревела и повисла на шею Александру.

Det var da Anna Pavlovna bød og hængte seg rundt Alexanders hals.

— Прощай, прощай, мой друг! — слышалось среди рыданий, — увижу ли я тебя?..

– «Farvel, farvel, min ven!», hørte man gjennom tårene. «Kommer jeg til å se deg igjen?..»

Дальше ничего нельзя было разобрать. В эту минуту послышался звук другого колокольчика: на двор влетела телега, запряженная тройкой. С телеги соскочил, весь в пыли, какой-то молодой человек, вбежал в комнату и бросился на шею Александру.

Det var umulig å forst mer. I det samme hørte man lyden av en annen klokke: en vogn med tre hester kom inn på gården. En ung mann sprang ned fra vognen og løp inn i rommet for å klemme Aleksandr i armene.

— Поспелов!.. — Адуев!.. — воскликнули они враз, тиская друг друга в объятиях.

– «Pospelev!», «Aduev!», utbrød de begge samtidig, mens de klemte hverandre i armene.

— Откуда ты, как?

– «Hvor er du, hvordan går det?»

— Из дому, нарочно скакал целые сутки, чтоб проститься с тобой.

– «Hjemmefra. Jeg red hele dagen for å ta avskjed av deg».

— Друг! друг! истинный друг! — говорил Адуев со слезами на глазах. — За сто шестьдесят верст прискакать, чтоб сказать прости! О, есть дружба в мире! Навек, не правда ли? — говорил пылко Александр, стискивая руку друга и наскакивая на него.

– «Min ven! Min ven! En ekte ven!», sa Aleksandr med tårer i øynene. «At reise 160 verst for å si farvel! Å, det finnes vennskap i verden! For alltid, ikke sant?», sa Aleksandr lidenskapelig mens han trykkte vennens hånd og hoppede opp på ham.

— До гробовой доски! — отвечал тот, тиская руку еще сильнее и наскакивая на Александра.

– «Til den dag jeg dør!», svarte den andre og trykket enda hardere og hoppede opp på Aleksandr.

— Пиши ко мне! — Да, да, и ты пиши!

– «Skriv til meg!» – «Ja, ja, og du skal også skrive!»

Анна Павловна не знала, как и обласкать Поспелова. Отъезд замедлился на полчаса. Наконец собрались.

Anna Pavlovna visste ikke hvordan hun skulle forkæle Pospelev. Avreisen ble forsinket i en halv time. Til slutt var de klare til å reise.

Все пошли до рощи пешком. Софья и Александр в то время, когда переходили темные сени, бросились друг к другу.

Alle gikk tilbake til lunden til fots. Sofia og Aleksandr kastet seg inn i hverandres armer da de gikk gjennom de mørke lystene.

— Саша! Милый Саша!.. — Сонечка! — шептали они, и слова замерли в поцелуе.

– «Sasha! Min kjære Sasha!», – «Sonechka!», hviskte de, og ordene ble stoppet av et kys.

— Вы забудете меня там? — сказала она слезливо.

– «Kommer du til å glemme meg der?», sa hun tårevåt.

— О, как вы меня мало знаете! я ворочусь, поверьте, и никогда другая...

– «Åh, hvor lite du kjenner meg! Jeg kommer tilbake, tro meg, og aldri en annen...»

— Вот возьмите скорей: это мои волосы и колечко.

– «Her, ta det raskt: det er håret mitt og ringen min».

Он проворно спрятал и то и другое в карман.

Han skjønnsmessig skjulte begge tingene i lommen.

Впереди пошли Анна Павловна с сыном и с Поспеловым, потом Марья Карловна с дочерью, наконец священник с Антоном Иванычем. В некотором отдалении ехала повозка. Ямщик едва сдерживал лошадей. Дворня окружила в воротах Евсея.

Anna Pavlovna gikk foran med sønnen og Pospelev, deretter Marja Karlovna med datteren, og til slutt præsten med Anton Ivanovich. En vogn fulgte noe lenger bak. Kuskene hadde svært mye å gjøre for å holde hestene i tømme. Tjenere omringet Evsei ved porten.

— Прощай, Евсей Иваныч, прощай, голубчик, не забывай нас! — слышалось со всех сторон.

– «Farvel, Evsei Ivanovich, farvel, min kjære, glem oss ikke!», lød det fra alle sider.

— Прощайте, братцы, прощайте, не поминайте лихом!

– «Farvel, brødre, farvel, glem oss ikke!»

— Прощай, Евсеюшка, прощай, мой ненаглядный! — говорила мать, обнимая его, — вот тебе образок; это мое благословение. Помни веру, Евсей, не уйди там у меня в бусурманы! а не то прокляну! Не пьянствуй, не воруй; служи барину верой и правдой. Прощай, прощай!..

– «Farvel, Evsejushka, farvel, min kjære!», sa moren og klemte ham. – «Her er et ikon; det er min velsignelse. Husk troen, Evsei, bli ikke en frafallig der! Ellers forbander jeg deg! Drik ikke, stjele ikke; tjen herren trofast. Farvel, farvel!».

Она закрыла лицо фартуком и отошла.

Hun dekket ansiktet med en forklæde og gikk bort.

— Прощай, матушка! — лениво проворчал Евсей. К нему бросилась девчонка лет двенадцати.

– «Farvel, mor!», gryntet Evsei dovent. En tolvårig jente løp fram mot ham.

— Простись с сестренкой-то! — сказала одна баба.

– «Sig farvel til søsteren din!», sa en kvinne.

— И ты туда же! — говорил Евсей, целуя ее, — ну, прощай, прощай! пошла теперь, босоногая, в избу!

– «Du også!», sa Evsei og kysset henne. – «Nå går du, barfodet, inn i hytte!».

Отдельно от всех, последняя стояла Аграфена. Лицо у нее позеленело.

Agrifena stod alene bak. Hendes ansikt var grønt.

— Прощайте, Аграфена Ивановна! — сказал протяжно, возвысив голос, Евсей и протянул к ней руки.

– «Farvel, Agrifena Ivanovna!», sa Evsei høyt og strakte ut hånden mot henne.

Она дала себя обнять, но не отвечала на объятие; только лицо ее искривилось.

Hun lot seg klemme, men svarte ikke; bare ansiktet hennes forvrængtes.

— На вот тебе! — сказала она, вынув из-под передника и сунув ему мешок с чем-то. — То-то, чай, там с петербургскими-то загуляешь! — прибавила она, поглядев на него искоса. И в этом взгляде выразилась вся тоска ее и вся ревность.

– «Her er noe til deg!», sa hun og tok fram en pose fra forklædet og gav den til ham. – «Du vil sannsynligvis drukne deg selv i Petersburg!», tilføyde hun og så på ham skråt. I blikket var hele angsten og jalousien hennes.

— Я загуляю, я? — начал Евсей. — Да разрази меня на этом месте господь, лопни мои глаза! чтоб мне сквозь землю провалиться, коли я там что-нибудь этакое...

– «Jeg vil drukne meg selv, jeg?», begynte Evsei. – «Herregud, luk opp mine øyne! Jeg vil heller synke ned i jorden hvis jeg gjør noe slikt der!».

— Ладно! ладно! — недоверчиво бормотала Аграфена, — а сам-то — у!

– «Nå da! Nå da!», mumlet Agrifena mistroisk. – «Og du selv – huh!».

— Ах, чуть не забыл! — сказал Евсей и достал из кармана засаленную колоду карт. — Нате, Аграфена Ивановна, вам на память; ведь вам здесь негде взять.

– «Åh, jeg glemte nesten!», sa Evsei og tok frem en flatt kortstak fra lommen. – «Her er noe til deg, Agrifena Ivanovna. Du får sannsynligvis ikke noe annet her».

Она протянула руку.

Hun strakte ut hånden.

— Подари мне, Евсей Иваныч! — закричал из толпы Прошка.

– «Gi det til meg, Evsei Ivanovich!», skrek Proshka fra mengden.

— Тебе! да лучше сожгу, чем тебе подарю! — и он спрятал карты в карман.

– «Til deg? Jeg vil heller brenne det enn å gi det til deg!», og han stak kortene tilbake i lommen.

— Да мне-то отдай, дурачина! — сказала Аграфена.

– «Men gi det til meg, dumme!», sa Agrifena.

— Нет, Аграфена Ивановна, что хотите делайте, а не отдам; вы с ним станете играть. Прощайте!

– «Nei, Agrifena Ivanovna, gjør som du vil, men jeg vil ikke gi det til deg. Du vil spille med det. Farvel!».

Он, не оглянувшись, махнул рукой и лениво пошел вслед за повозкой, которую бы, кажется, вместе с Александром, ямщиком и лошадьми мог унести на своих плечах.

Utan å se seg om, vinket han og gikk trøttig etter vognen, som han tilsynelatende kunne bære på skuldrene sammen med Aleksandr, kusk og hestene.

— Проклятый! — говорила Аграфена, глядя ему вслед и утирая концом платка капавшие слезы.

– «Forbandet!», sa Agrifena, mens hun så etter ham og tørret tårene med kanten av et tørklæde.

У рощи остановились. Пока Анна Павловна рыдала и прощалась с сыном, Антон Иваныч потрепал одну лошадь по шее, потом взял ее за ноздри и потряс в обе стороны, чем та, казалось, вовсе была недовольна, потому что оскалила зубы и тотчас же фыркнула.

De stoppet ved skogen. Mens Anna Pavlovna græd og tok avskjed med sønnen, klappet Anton Ivanovich en hest på halsen, tok den i næseflippene og skalte med den på begge sider, noe som tilsynelatende ikke var til glede for hesten, for den bar tænderne frem og gjorde straks en lyd.

— Подтяни подпругу у коренной-то, — сказал он ямщику, — вишь, седелка-то на боку!

– «Stram opp gjorden på hovedhesten», sa han til kuskene. «Se, selen er på siden!».

Ямщик посмотрел на седелку и, увидев, что она на своем месте, не тронулся с козел, а только кнутом поправил немного шлею.

Kuskene så på selen og fordi den var på sin plass, gjorde de ikke mer enn å rette gjorden litt med pisken.

— Ну, пора, бог с вами! —

– «Nå er det nok, Gud være med deg!».

говорил Антон Иваныч, — полно, Анна Павловна, вам мучить-то себя!

sagde Anton Ivanovich. «Det er nok, Anna Pavlovna. Du plager deg selv!».

А вы садитесь, Александр Федорыч; вам надо засветло добраться до Шишкова.

Og du setter deg opp, Aleksandr Fedorovich. Du må komme til Shishkov før det blir mørkt».

Прощайте, прощайте, дай бог вам счастья, чинов, крестов, всего доброго и хорошего, всякого добра и имущества!!!

«Farvel, farvel, Gud gi deg lykke, titler, kors, alt godt og velferd!!!»

Ну, с богом, трогай лошадей, да смотри там косогором-то легче поезжай! —

– «Nå er det nok, træk i hestene og se til at du kjører forsiktig ned ad skråningen!».

прибавил он, обращаясь к ямщику.

tilføjede han til kuskene.

Александр сел, весь расплаканный, в повозку, а Евсей подошел к барыне, поклонился ей в ноги и поцеловал у ней руку. Она дала ему пятирублевую ассигнацию.

Aleksandr satte seg inn i vognen og græd, mens Evsei gikk fram til damen, bukket for henne og kysset hennes hånd. Hun ga ham en femrubelsseddel.

— Смотри же, Евсей, помни: будешь хорошо служить, женю на Аграфене, а не то...

– «Se nå, Evsei, husk: Hvis du gjør det bra, gifter jeg meg med Agrafena, men hvis ikke...».

Она не могла говорить дальше.

Hun kunne ikke fortsette.

Евсей взобрался на козлы.

Evsei klatrede opp på vognen.

Ямщик, наскучивший долгим ожиданием, как будто ожил; он прижал шапку, поправился на месте и поднял вожжи; лошади тронулись сначала легкой рысью.

Kuskene, som hadde ventet lenge, kom til live; han tok på seg hatten, rettet seg opp og tok pisken; hestene begynte å gå i en lett trav.

Он хлестнул пристяжных разом одну за другой, они скакнули, вытянулись, и тройка ринулась по дороге в лес.

Han slo på de to hestene en etter en, og de sprang fram, strakte seg ut, og treeningen styrtet ned ad veien mot skogen.

Толпа провожавших осталась в облаке пыли безмолвна и неподвижна, пока повозка не скрылась совсем из глаз.

Mengden som fulgte ble stående i en sky av støv, stille og uforandret, til vognen var forsvunnet fra syne.

Антон Иваныч опомнился первый.

Anton Ivanovich var den første som kom til seg.

— Ну, теперь по домам! — сказал он.

– «Nå skal vi hjem!» sa han.

Александр смотрел, пока можно было, из повозки назад, потом упал на подушки лицом вниз.

Alexander så tilbake fra vognen så lenge han kunne, og fór deretter ned på dynene med ansiktet nedover.

— Не оставьте вы меня, горемычную, Антон Иваныч! — оказала Анна Павловна, — отобедайте здесь!

– «Forlat meg ikke, ulykkelige jeg, Anton Ivanovich!» sa Anna Pavlovna. «Spis middag her!»

— Хорошо, матушка, я готов: пожалуй, и отужинаю.

– «Ikke nå, mor. Jeg er klar. Jeg skal nok spise middag.»

— Да вы бы уж и ночевали.

– «Bli da også over natten.»

— Как же: завтра похороны!

– «Hvordan nå: Begravelsen er i morgen!»

— Ах, да! Ну, я вас не неволю. Кланяйтесь Федосье Петровне от меня, — скажите, что я душевно огорчена ее печалью и сама бы навестила, да вот бог, дескать, и мне послал горе — сына проводила.

– «Aha! Vel, jeg tvinger deg ikke. Send hilsen til Fedosia Petrovna fra meg. Fortell henne at jeg er svært bedrøvet over hennes sorg, og at jeg selv ville ha besøkt henne, men Gud sendte også meg sorg – jeg fulgte min sønn ut».

— Скажу-с, скажу, не забуду.

– «Jeg skal fortelle det, jeg skal ikke glemme det».

— Голубчик ты мой, Сашенька! — шептала она, оглядываясь, — и нет уж его, скрылся из глаз!

– «Min kjære lille Sasjenka!» hvisket hun og så seg om. «Og nå er han borte, han er forsvunnet fra synet!»

Адуева просидела целый день молча, не обедала и не ужинала. Зато говорил, обедал и ужинал Антон Иваныч.

Aduyeva satt stille hele dagen, spiste ikke frokost eller middag. Men Anton Ivanovich spiste og talte hele dagen.

— Где-то он теперь, мой голубчик? — скажет только она иногда.

– «Hvor er han nå, min lille kjære?» sa hun noen ganger.

— Уж теперь должен быть в Неплюеве. Нет, что я вру? еще не в Неплюеве, а подъезжает; там чай будет пить, — отвечает Антон Иваныч.

– «Han må være i Neplyuev nu. Nei, jeg lyver. Han er ikke i Neplyuev endnu, men han er på vei dit. Han skal drikke te der», svarte Anton Ivanovich.

— Нет, он в это время никогда не пьет.

– «Nei, han drikker aldri te på denne tiden».

И так Анна Павловна мысленно ехала с ним. Потом, когда он, по расчетам ее, должен был уже приехать в Петербург, она то молилась, то гадала в карты, то разговаривала о нем с Марьей Карповной.

Og slik fulgte Anna Pavlovna ham i tankene. Så, når han etter hennes beregninger skulle ha ankommet til Petersburg, bad hun, forutsa med kortene og talte om ham med Marja Karpovna.

А он?

Og han?

С ним мы встретимся в Петербурге.

Vi møter ham i Petersburg.