Кому случалось из Болховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой.

Enhver som har flyttet fra Bolkhov-distriktet til Zhydryn, har sannsynligvis blitt slått av den skarpe forskjellen mellom befolkningen i Orlov-guvernementet og befolkningen i Kaluga-guvernementet.

Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах.

En Orlov-bonde er lille, krum, mørk, ser ned med et skjult blikk, bor i dårlige askehytter, gjør tjenestearbeid, driver ikke handel, spiser dårlig og bærer klomper; en Kaluga-bonde bor i rummelige fyrhytter, er høy, ser modig og munter ut, har et rent og hvitt ansikt, selger smør og tjære og går i støvler på festdagen.

Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращенного в грязный пруд.

En Orlov-landsby (vi snakker om den østlige delen av Orlov-guvernementet) er som regel plassert blandt opppløste marker, nær en høyde, som på en eller annen måte er forvandlet til en beskittet dam.

Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь; изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой...

Bortsett fra noen få wilger, som alltid er klare til å hjelpe, og to-tre magre birker, ser man ingen trær i en radius på en kilometer; hytterne er tætte på hverandre, og takene er fyldt med rått halm...

Калужская деревня, напротив, большею частью окружена лесом; избы стоят вольней и прямей, крыты тесом; ворота плотно запираются, плетень на задворке не разметан и не вывалился наружу, не зовет в гости всякую прохожую свинью...

En Kaluga-landsby er derimot som regel omringet av skog; hytterne står mer frit og rett, er täckt med bræt; portene er tett lukket, gjerdet i gården er ikke spredt ut og inviterer ikke enhver forbipasserende gris til å komme på besøk...

И для охотника в Калужской губернии лучше.

Og for jægere er det bedre i Kaluga-guvernementet.

В Орловской губернии последние леса и площадя * исчезнут лет через пять, а болот и в помине нет; в Калужской,

I Orlov-guvernementet vil de siste skogene og sumpene forsvinne om fem år, og sumpene eksisterer ikke lenger; i Kaluga,

напротив, засеки тянутся на сотни, болота на десятки верст, и не перевелась еще благородная птица тетерев, водится добродушный дупель, и хлопотунья куропатка своим порывистым взлетом веселит и пугает стрелка и собаку.

derimot, strekker skogene seg over hundre kilometer, og sumpene strækker seg over titalls kilometer, og den noble fuglen tetroven er enda ikke forsvunnet. Den venlige harens opstigning gleder og skræmmer både jæger og hund.

В качестве охотника посещая Жиздринский уезд, сошелся я в поле и познакомился с одним калужским мелким помещиком, Полутыкиным, страстным охотником и, следовательно, отличным человеком.

Som jæger besøkte jeg Zhydryn-distriktet og møtte en lille godseier fra Kaluga, Polutykin, som var en passioneret jæger og derfor en flott person.

Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада;

Han hadde imidlertid også noen svagheter: Han foreslog for eksempel seg til alle de rike jomfruene i guvernementet og, etter å ha fått avslag både fra hånden og hjemmet, betroet han sin sorg til alle venner og bekjentte, mens han fortsatte å sende sure pærer og andre rå produkter fra sin hage til forældrene til jomfruene som gaver.

любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил;

Han elsket å fortelle den samme vittigheten, som på tross av respekten for Polutykins egenskaper, aldri førte til at noen lo.

хвалил сочинения Акима Нахимова и повесть «Пинну»; заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однако говорил одначе и завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.

Han roste Akim Nakhimovs verk og novellen «Pinna»; han var stammen; han kalte sin hund «Astronom»; han sa «ikke desto mindre» i stedet for «alligevel» og introduksjonen av fransk kjøkken i sitt hjem, hvis hemmelighet, ifølge kokken, var å endre smaken på enhver ret: kjøtt smakte som fisk, fisk som sopp, pasta som krudt; men ingen gulerotter kom seg inn i suppen uten først å ha antaget formen av en rombe eller en trapez.

Но, за исключением этих немногих и незначительных недостатков, г-н Полутыкин был, как уже сказано, отличный человек.

Men bortsett fra disse få og ubetydelige feilene, var Polutykin, som nevnt, en flott person.

В первый же день моего знакомства с г. Полутыкиным он пригласил меня на ночь к себе.

Allerede den første dagen jeg møtte Polutykin, inviterte han meg til å overnatte hos ham.

— До меня верст пять будет, — прибавил он, — пешком идти далеко; зайдемте сперва к Хорю. (Читатель позволит мне не передавать его заиканья.)

– Det er fem kilometer til meg, – tilføyte han. – Det er langt å gå til fods. La oss først gå til Khory. (Leseren vil tillate meg å ikke gjenta hans stammen.)

— А кто такой Хорь?

– Men hvem er Khory?

— А мой мужик... Он отсюда близехонько.

– Det er min bonde... Han bor ikke så langt herfra.

Мы отправились к нему.

Vi gikk til ham.

Посреди леса, на расчищенной и разработанной поляне, возвышалась одинокая усадьба Хоря.

I midten av skogen, på en ryddet og bebygget lysning, reiste Khorys eneste gård.

Она состояла из нескольких сосновых срубов, соединенных заборами; перед главной избой тянулся навес, подпертый тоненькими столбиками.

Det bestod av flere furuhytten som var forbundet med hegger; foran hovedhytten var en veranda støttet av små stolper.

Мы вошли.

Vi gikk inn.

Нас встретил молодой парень, лет двадцати, высокий и красивый.

Vi ble mødt av en ung fyr på rundt tyve år, høy og veldig kjedelig.

— А, Федя! Дома Хорь? — спросил его г-н Полутыкин.

– Åh, Fedya! Er Khory hjemme? – spurte mr. Polutykin ham.

— Нет, Хорь в город уехал, — отвечал парень, улыбаясь и показывая ряд белых, как снег, зубов. — Тележку заложить прикажете?

– Nei, Khory reiste til byen, – svarte fyren og smilte og viste en rekke hvite tenn som var like hvite som snøen. – Skal jeg laste vognen?

— Да, брат, тележку. Да принеси нам квасу.

– Ja, bror, vognen. Og bring oss også kvas.

Мы вошли в избу.

Vi gikk inn i hytten.

Ни одна суздальская картина не залепляла чистых бревенчатых стен; в углу, перед тяжелым образом в серебряном окладе, теплилась лампадка; липовый стол недавно был выскоблен и вымыт; между бревнами и по косякам окон не скиталось резвых прусаков, не скрывалось задумчивых тараканов.

Ikke et eneste Suzdaljskt maleri prydet de rene tømmerveggene; i hjørnet, foran et tungt ikon i sølvramme, glødet en lampe; lindebordet var nylig skuret og vasket; ingen livlige hester vandrede mellom tømmerne og vinduene, ingen tankefulle kakerlikker skjølte seg der.

Молодой парень скоро появился с большой белой кружкой, наполненной хорошим квасом, с огромным ломтем пшеничного хлеба и с дюжиной соленых огурцов в деревянной миске.

Den unge fyren kom snart med en stor hvid kopp fyldt med god kvas, en stor skive hvedebrød og et dusin saltede agurker i en træskål.

Он поставил все эти припасы на стол, прислонился к двери и начал с улыбкой на нас поглядывать.

Han satte alle disse forsyningene på bordet, støttet seg mot døren og begynte å smilte til oss.

Не успели мы доесть нашей закуски, как уже телега застучала перед крыльцом.

Ikke før vi hadde spist opp snackene vår, var vognen allerede ankommet foran verandaen.

Мы вышли.

Vi gikk ut.

Мальчик лет пятнадцати, кудрявый и краснощекий, сидел кучером и с трудом удерживал сытого пегого жеребца.

En knøtten, rødskinnet gutt på rundt femten år satt som kusk og kjempet med å holde den fede, grå hesten i tømme.

Кругом телеги стояло человек шесть молодых великанов, очень похожих друг на друга и на Федю.

Omkring vognen stod seks unge giganter, som lignede hverandre og Fjodor svært mye.

«Всё дети Хоря!» —

«Det er alle Khors barna!»

заметил Полутыкин.

bemerket Polutykin.

«Всё Хорьки, — подхватил Федя, который вышел вслед за нами на крыльцо, — да еще не все: Потап в лесу, а Сидор уехал со старым Хорем в город...

«Det er alle Khors,» tok Fjodor opp, som hadde gått ut på verandaen sammen med oss. «Men ikke alle: Potap er i skogen, og Sidor reiste til byen med den gamle Khoren...»

Смотри же, Вася, — продолжал он, обращаясь к кучеру, — духом сомчи: барина везешь. Только на толчках-то, смотри, потише: и телегу-то попортишь, да и барское черево обеспокоишь!»

«Se nå, Vasya,» fortsette han, mens han talte til kusen. «Kjør forsiktig: du kjører for herren. Men vær forsiktig med de ujevne veiene: du kan ødelegge vognen og gjøre herren opprevet!»

Остальные Хорьки усмехнулись от выходки Феди.

De andre Khors lo av Fjodors spøk.

«Подсадить Астронома!» —

«Sett inn Astronomen!»

торжественно воскликнул г-н Полутыкин.

utbrøkte gjentagende Herr Polutykin.

Федя, не без удовольствия, поднял на воздух принужденно улыбавшуюся собаку и положил ее на дно телеги.

Fjodor tok opp hunden, som smilte tungt, og la den i bunn av vognen, uten å være særlig glad over det.

Вася дал вожжи лошади.

Vasya tok tøilene i hånden.

Мы покатили.

Vi kjørte avsted.

«А вот это моя контора, — сказал мне вдруг г-н Полутыкин, указывая на небольшой низенький домик, — хотите зайти?» —

«Og dette er kontoret mitt,» sa Herr Polutykin plutselig til meg, og pekte på en liten lav bygning. «Vil du komme inn?»

«Извольте». —

«Med glede».

«Она теперь упразднена, — заметил он, слезая, — а всё посмотреть стоит».

«Det er ikke lenger i bruk,» la han til, da han klatrede ned. «Men det er verdt å se».

Контора состояла из двух пустых комнат.

Kontoret bestod av to tomme rom.

Сторож, кривой старик, прибежал с задворья.

Vakten, en skæv gammel mann, kom løpende fra gården.

«Здравствуй, Миняич, — проговорил г-н Полутыкин, — а где же вода?»

«Hei, Minyaich,» sa Herr Polutykin. «Hvor er vannet?»

Кривой старик исчез и тотчас вернулся с бутылкой воды и двумя стаканами.

Den skæve gamle mannen forsvant og kom straks tilbake med en flaske vann og to glass.

«Отведайте, — сказал мне Полутыкин, — это у меня хорошая, ключевая вода».

«Smak på det,» sa Herr Polutykin til meg. «Det er godt kildvann hos meg».

Мы выпили по стакану, причем старик нам кланялся в пояс.

Vi drak et glass, og den gamle mannen buede dybt for oss.

«Ну, теперь, кажется, мы можем ехать, — заметил мой новый приятель. — В этой конторе я продал купцу Аллилуеву четыре десятины лесу за выгодную цену».

«Nå kan vi vel reise,» sa min nye ven. «I denne kontoret solgte jeg fire desjater skog til kjøpmann Alliluev til en god pris».

Мы сели в телегу и через полчаса уже въезжали на двор господского дома.

Vi satte oss i vognen og var på halv time inne på gården til herregården.

— Скажите, пожалуйста, — спросил я Полутыкина за ужином, — отчего у вас Хорь живет отдельно от прочих ваших мужиков?

– «Sig meg en ting,» spurte jeg Polutykin under middagen. «Hvorfor bor Horj separat fra de andre bøndene dine?»

— А вот отчего: он у меня мужик умный.

– «Det er fordi han er en klog bonde hos meg».

Лет двадцать пять тому назад изба у него сгорела; вот и пришел он к моему покойному батюшке и говорит: дескать, позвольте мне, Николай Кузьмич, поселиться у вас в лесу на болоте.

For omtrent 25 år siden ble hans hytte satt i fyr; da kom han til min avdøde far og sa: «Lad meg, Nikolaj Kuzmich, bo i skogen på myren».

Я вам стану оброк платить хороший. —

«Jeg skal betale en god skat til deg».

«Да зачем тебе селиться на болоте?» —

– «Men hvorfor skal du bo på myren?»

«Да уж так; только вы, батюшка, Николай Кузьмич, ни в какую работу употреблять меня уж не извольте, а оброк положите, какой сами знаете». —

– «Jo, det er slik; bare du ikke lader meg gjøre noe arbeid, Nikolaj Kuzmich, og setter skatten til det du syns er rimelig».

«Пятьдесят рублев в год!» —

– «Halvtreds rubler om året!»

«Извольте». —

– «Det går bra».

«Да без недоимок у меня, смотри!» —

– «Men jeg har ingen ekstraskatter, se!»

«Известно, без недоимок...»

– «Jeg vet, ingen ekstraskatter...»

Вот он и поселился на болоте.

Og slik bosatte han seg på myren.

С тех пор Хорем его и прозвали.

Siden da har folk kalt ham Horem.

— Ну, и разбогател? — спросил я.

– «Nå, ble du rik?» spurte jeg.

— Разбогател. Теперь он мне сто целковых оброка платит, да еще я, пожалуй, накину. Я уж ему не раз говорил: «Откупись, Хорь, эй, откупись!..» А он, бестия, меня уверяет, что нечем; денег, дескать, нету... Да, как бы не так!..

– «Jeg ble rik. Nå betaler han meg hundre rubler i skatt, og jeg tror jeg skal gi ham litt ekstra. Jeg har fortalt ham flere ganger: «Betal deg ut, Hore, hør, betal deg ut!» Men han er en slem fyr, og forteller at han ikke har penger... Men det er jo ikke slik!»

На другой день мы тотчас после чаю опять отправились на охоту.

Dagen etter dro vi igjen på jakt rett etter te-timen.

Проезжая через деревню, г-н Полутыкин велел кучеру остановиться у низенькой избы и звучно воскликнул: «Калиныч!» —

Da vi kjørte gjennom landsbyen, gav Mr. Polutykin ordre til kusken om å stoppe ved en lav hytte og utropet høyt: «Kalyntj!»

«Сейчас, батюшка, сейчас, — раздался голос со двора, — лапоть подвязываю».

– «Straks, fader, straks», lød en stemme indefra, «jeg binder opp min støvle».

Мы поехали шагом; за деревней догнал нас человек лет сорока, высокого роста, худой, с небольшой загнутой назад головкой.

Vi kjørte i en rolig fart; etter landsbyen ble vi innhentet av en mann på rundt fyrre år, høy, mager, med et lite bakoverbøjet hodde.

Это был Калиныч.

Det var Kalyntj.

Его добродушное смуглое лицо, кое-где отмеченное рябинами, мне понравилось с первого взгляда.

Hans gode, mørke ansikt, som var plettet av fregner, falt meg til smag ved første blikk.

Калиныч (как узнал я после) каждый день ходил с барином на охоту, носил его сумку, иногда и ружье, замечал, где садится птица, доставал воды, набирал земляники, устроивал шалаши, бегал за дрожками; без него г-н Полутыкин шагу ступить не мог.

Kalyntj (som jeg fikk vite senere) fulgte sin herre på jakt hver dag, bar hans taske, noen ganger også geværet, observerte hvor fuglene satte seg, hentet vann, plukket jordbær, bygget hytter og løp etter hundene; Mr. Polutykin kunne ikke ta et skritt uten ham.

Калиныч был человек самого веселого, самого кроткого нрава, беспрестанно попевал вполголоса, беззаботно поглядывал во все стороны, говорил немного в нос, улыбаясь, прищуривал свои светло-голубые глаза и часто брался рукою за свою жидкую, клиновидную бороду.

Kalyntj var en mann med en veldig munter, mild disposition, som konstant sang for seg selv, kastet en uformell blikk rundt seg, snakket litt med næse og smilte mens han kneppte med sine lyseblå øyne og ofte tok seg til skjegget sin, som var tyndt og trekantet.

Ходил он нескоро, но большими шагами, слегка подпираясь длинной и тонкой палкой.

Han gikk ikke særlig fort, men med lange skridt, og støttet seg noe med en lang, tynn stokk.

В течение дня он не раз заговаривал со мною, услуживал мне без раболепства, но за барином наблюдал, как за ребенком.

I løpet av dagen talte han med meg flere ganger og hjalp meg uten å være underdanig, men han overvåget sin herre som en barnfader.

Когда невыносимый полуденный зной заставил нас искать убежища, он свел нас на свою пасеку, в самую глушь леса.

Da den uudholdelige middagssolen tvang oss til å søke skygge, førte han oss inn i sin hage, midt i skogen.

Калиныч отворил нам избушку, увешанную пучками сухих душистых трав, уложил нас на свежем сене, а сам надел на голову род мешка с сеткой, взял нож, горшок и головешку и отправился на пасеку вырезать нам сот.

Kalyntj åpnet en hytte fyldt med buntter av tørre, duftende urter, lagde oss i frisk halm og tok på seg en pose med nett, en kniv, en krukke og en glød for å skjære voksne for oss i hagen.

Мы запили прозрачный теплый мед ключевой водой и заснули под однообразное жужжанье пчел и болтливый лепет листьев.

Vi drak gjennomskinlig, varm honning med kildvann og falt i søvn til lyden av bier og bladene som suset i vinden.

Легкий порыв ветерка разбудил меня...

En lett vindkast våknet meg...

Я открыл глаза и увидел Калиныча: он сидел на пороге полураскрытой двери и ножом вырезывал ложку.

Jeg åpnet øynene og så Kalyntj: han satt på tærskelen til den halvåpne hytten og skar en skje med kniven.

Я долго любовался его лицом, кротким и ясным, как вечернее небо.

Jeg beundret hans ansikt lenge, så mildt og klart som en aftenhimmel.

Г-н Полутыкин тоже проснулся.

Herr Polutykin var også våken.

Мы не тотчас встали.

Vi reiste oss ikke opp med en gang.

Приятно после долгой ходьбы и глубокого сна лежать неподвижно на сене: тело нежится и томится, легким жаром пышет лицо, сладкая лень смыкает глаза.

Det er behagelig å ligge stille i halm etter en lang gåtur og en dyb søvn: kroppen kramper og lenges, ansiktet varmer opp og en søt trøtthet lukker øynene.

Наконец мы встали и опять пошли бродить до вечера.

Til slutt reiste vi oss og gikk igjen for å streife rundt til kveldstid.

За ужином я заговорил опять о Хоре да о Калиныче.

Under middagen talte jeg igjen om Hore og Kalyntj.

«Калиныч — добрый мужик, — сказал мне г. Полутыкин, — усердный и услужливый мужик; хозяйство в исправности, одначе, содержать не может: я его всё оттягиваю. Каждый день со мной на охоту ходит...

«Kalyntj er en god fyr», fortalte Herr Polutykin meg, «en flittig og hjelpsom fyr; han kan imidlertid ikke holde gården i orden: jeg skjerper det opp for ham. Han går jakt med meg hver dag...

Какое уж тут хозяйство, — посудите сами».

Hvordan kan man forvente at han skal holde orden på gården», sa han.

Я с ним согласился, и мы легли спать.

Jeg var enig med ham, og vi gikk til sengs.

На другой день г-н Полутыкин принужден был отправиться в город по делу с соседом Пичуковым. Сосед Пичуков запахал у него землю и на запаханной земле высек его же бабу.

Neste dag måtte Herr Polutykin reise til byen for å ordne noe med naboens Pichukov. Naboens Pichukov hadde pløyet opp jorden hans og gravet opp hans egen bestemor i den pløyede jorden.

На охоту поехал я один и перед вечером завернул к Хорю.

Jeg gikk på jakt alene og stoppet inn hos Hore før kveldstid.

На пороге избы встретил меня старик — лысый, низкого роста, плечистый и плотный — сам Хорь.

Ved døren til hyten møtte jeg en gammel mann – skallet, lav, kraftig og tung – Hore selv.

Я с любопытством посмотрел на этого Хоря. Склад его лица напоминал Сократа: такой же высокий, шишковатый лоб, такие же маленькие глазки, такой же курносый нос.

Jeg kikkede nysgjerrig på Hore. Hans ansiktstruktur lignet på Sokrates: en høy, knoklet pande, små øyne og en krum nese.

Мы вошли вместе в избу.

Vi gikk inn i hytten sammen.

Тот же Федя принес мне молока с черным хлебом.

Samme Fjodor brakte meg melk og svart brød.

Хорь присел на скамью и, преспокойно поглаживая свою курчавую бороду, вступил со мною в разговор.

Hore satte seg på en bænk og startet en samtale med meg mens han roligt strøk seg over skægget.

Он, казалось, чувствовал свое достоинство, говорил и двигался медленно, изредка посмеивался из-под длинных своих усов.

Han virket å føle sin egen værdighet, talte og beveget seg langsomt, og lo av og til under sitt lange skæg.

Мы с ним толковали о посеве, об урожае, о крестьянском быте...

Vi snakkede om såing, om høsten, om bøndernes liv...

Он со мной всё как будто соглашался; только потом мне становилось совестно, и я чувствовал, что говорю не то...

Han var enig med meg i alt, men etter hvert ble jeg flov og følte at jeg ikke sa det rette...

Так оно как-то странно выходило.

Det ble noen ganger litt merkelig.

Хорь выражался иногда мудрено, должно быть, из осторожности...

Hore uttrykte seg noen ganger på en kryptisk måte, sannsynligvis for å være forsiktig...

Вот вам образчик нашего разговора:

Her er et eksempel på vår samtale:

— Послушай-ка, Хорь, — говорил я ему, — отчего ты не откупишься от своего барина?

– Hør her, Hore, sa jeg til ham. – Hvorfor kjøper du deg ikke fri fra herren din?

— А для чего мне откупаться? Теперь я своего барина знаю и оброк свой знаю... барин у нас хороший.

– Hvorfor skulle jeg kjøpe meg fri? Nå kjenner jeg min herre og kjenner min skat... Vår herre er en god herre.

— Всё же лучше на свободе, — заметил я.

– Men det er bedre å være fri, la jeg merke til.

Хорь посмотрел на меня сбоку.

Hore så på meg fra siden.

— Вестимо, — проговорил он.

– Selvsagt, sa han.

— Ну, так отчего же ты не откупаешься?

– Men hvorfor kjøper du deg ikke fri da?

Хорь покрутил головой.

Hore svingte hodet.

— Чем, батюшка, откупиться прикажешь?

– Med hva, fader, skal jeg kjøpe meg fri?

— Ну, полно, старина...

– Nå da, gamle mann...

— Попал Хорь в вольные люди, — продолжал он вполголоса, как будто про себя, — кто без бороды живет, тот Хорю и на́больший.

– Hore endte opp som en fri mann, fortsatte han i en lav stemme, som om han talte til seg selv. – Den som lever uten skjegg, er den viktigste for Hore.

— А ты сам бороду сбрей.

– Så barber skjegget ditt av selv.

— Что борода? борода — трава: скосить можно.

– Hva med skjegget? Skjegget er gress – det kan klippes av.

— Ну, так что ж?

– Nå da, hva så?

— А, знать, Хорь прямо в купцы попадет; купцам-то жизнь хорошая, да и те в бородах.

– Ah, jeg vet ikke, Hore vil sannsynligvis ende opp som en kjøbmand; kjøbmendene har et godt liv, og de har også skjegg.

— А что, ведь ты тоже торговлей занимаешься? — спросил я его.

– Men du driver jo også med handel? spurte jeg ham.

— Торгуем помаленьку маслишком да дегтишком... Что же, тележку, батюшка, прикажешь заложить?

– Vi handler litt med smør og tjære... Så da, fader, skal du sette en vogn som pant?

«Крепок ты на язык и человек себе на уме», — подумал я.

«Du er veldig snakkesylig og kløver deg selv», tenkte jeg.

— Нет, — сказал я вслух, — тележки мне не надо; я завтра около твоей усадьбы похожу и, если позволишь, останусь ночевать у тебя в сенном сарае.

– Nei, sa jeg høyt, jeg trenger ikke en vogn. Jeg skal gå rundt din gård i morgen, og hvis du tillater det, skal jeg overnatte i din hønsehus.

— Милости просим. Да покойно ли тебе будет в сарае? Я прикажу бабам постлать тебе простыню и положить подушку. Эй, бабы! — вскричал он, поднимаясь с места, — сюда, бабы!.. А ты, Федя, поди с ними. Бабы ведь народ глупый.

– Du er velkommen. Vil du ha det behagelig i hønsehuset? Jeg skal be ordre kvinnene til å legge en madrass og en pude for deg. Hei, kvinnene! utbrøk han mens han reiste seg opp fra stolen, – kom hit, kvinnene!.. Og du, Fedja, gå med dem. Kvinnene er jo dumme folk.

Четверть часа спустя Федя с фонарем проводил меня в сарай.

En kvartime senere fulgte Fedja meg inn i hønsehuset med en lampe.

Я бросился на душистое сено, собака свернулась у ног моих; Федя пожелал мне доброй ночи, дверь заскрипела и захлопнулась.

Jeg kastet meg ned i det duftende høet, og hunden krøllte seg opp ved min fod. Fedja ønsket meg en god natt, og døren knirket og smækkede til.

Я довольно долго не мог заснуть.

Det tok en stund før jeg falt i søvn.

Корова подошла к двери, шумно дохнула раза два; собака с достоинством на нее зарычала; свинья прошла мимо, задумчиво хрюкая; лошадь где-то в близости стала жевать сено и фыркать...

Koa kom til døren og pustet høyt to ganger; hunden gjød på henne med foragt; grisen gikk forbi og gryntet tænksomt; hesten var et sted i nærheten og gjorde lyder og fnysede...

Я, наконец, задремал.

Til slutt falt jeg i søvn.

На заре Федя разбудил меня.

I daggry våknet Fedja meg.

Этот веселый, бойкий парень очень мне нравился; да и, сколько я мог заметить, у старого Хоря он тоже был любимцем.

Jeg kunne godt lide denne muntre, livlige gutten; og så vitt jeg kunne se, var han også en favoritt hos den gamle Horja.

Они оба весьма любезно друг над другом подтрунивали.

De gjorde sjov med hverandre på en veldig hyggelig måte.

Старик вышел ко мне навстречу.

Den gamle mannen kom ut for å møte meg.

Оттого ли, что я провел ночь под его кровом, по другой ли какой причине, только Хорь гораздо ласковее вчерашнего обошелся со мной.

Enten fordi jeg hadde overnattet under hans tak, eller av en annen grunn, men Horja var mye mer venlig mot meg i dag enn igår.

— Самовар тебе готов, — сказал он мне с улыбкой, — пойдем чай пить.

– Samovaren er klar, sa han med et smil. – Kom og drik te.

Мы уселись около стола. Здоровая баба, одна из его невесток, принесла горшок с молоком. Все его сыновья поочередно входили в избу.

Vi satte oss ved bordet. En frisk kvinne, en av hans døtre, kom inn med en krukke med mjølk. Alle sønnene hans kom inn i hytterne på tur.

— Что у тебя за рослый народ! — заметил я старику.

– Sikke en høy befolkning du har! sa jeg til den gamle mannen.

— Да, — промолвил он, откусывая крошечный кусок сахару, — на меня да на мою старуху жаловаться, кажись, им нечего.

– Ja, sa han og tok en bit sukker i munnen. – De har vist ikke mye å klage over mot meg og min gamle kone.

— И все с тобой живут?

– Og de bor alle sammen hos deg?

— Все. Сами хотят, так и живут.

– Ja. De vil det selv, så de gjør det.

— И все женаты?

– Og de er alle gift?

— Вон один, пострел, не женится, — отвечал он, указывая на Федю, который по-прежнему прислонился к двери. — Васька, тот еще молод, тому погодить можно.

– Der er en ungdom som ikke vil gifte seg, sa han og pekte på Fedya, som fremdeles stod ved døren. – Vasja er for ung endnu, så det kan vente.

— А что мне жениться? — возразил Федя, — мне и так хорошо. На что мне жена? Лаяться с ней, что ли?

– Hvorfor skal jeg gifte meg? sa Fedya. – Jeg har det bra nå. Hvorfor skulle jeg ha en kone? Skal jeg skjelle meg med henne?

— Ну, уж ты... уж я тебя знаю! кольца серебряные носишь... Тебе бы всё с дворовыми девками нюхаться... «Полноте, бесстыдники!» — продолжал старик, передразнивая горничных. — Уж я тебя знаю, белоручка ты этакой!

– Nå, du... jeg kjenner deg! Du bærer sølvringer... Du vil nok kysse alle tjenestepigerne... «Nok er nok, skamløse!» fortsetter den gamle mannen og efterliker tjenestepigene. – Jeg kjenner deg, du er en rikling!

— А в бабе-то что хорошего?

– Hva er det gode med en kone?

— Баба — работница, — важно заметил Хорь. — Баба мужику слуга.

– En kone er en arbeidstager, sa Horj viktig. – En kone er en tjener for en mann.

— Да на что мне работница?

– Men hvorfor skulle jeg ha en arbeidstager?

— То-то, чужими руками жар загребать любишь. Знаем мы вашего брата.

– Det er det jeg mener. Du vil gjerne ha andre til å gjøre jobben din for deg. Vi kjenner deg godt, din type.

— Ну, жени меня, коли так. А? что! Что ж ты молчишь?

– Nå, gifte meg da. Hva? ! Hvorfor er du så stille?

— Ну, полно, полно, балагур. Вишь, барина мы с тобой беспокоим. Женю, небось... А ты, батюшка, не гневись: дитятко, видишь, малое, разуму не успело набраться.

– Nå, nok, nok, din ballademaker. Se, vi forstyrrer herren. Han vil nok gifte meg... Og du, fader, vær ikke vred: han er et barn, og han har ikke lært seg noe enda..

Федя покачал головой...

Fedya skalte med hodet...

— Дома Хорь? — раздался за дверью знакомый голос, — и Калиныч вошел в избу с пучком полевой земляники в руках, которую нарвал он для своего друга, Хоря. Старик радушно его приветствовал. Я с изумлением поглядел на Калиныча: признаюсь, я не ожидал таких «нежностей» от мужика.

– Er Horj hjemme? sa en kjent stemme utenfor døren, og Kalinych kom inn i hytte med en bukett vild jordbær i hånden, som han hadde plukket til sin ven Horj. Den gamle mannen hilste ham hjertelig velkommen. Jeg så forbavlet på Kalinych: Jeg må innrømme at jeg ikke hadde forventet slike «ømheter» fra en bonde.

Я в этот день пошел на охоту часами четырьмя позднее обыкновенного и следующие три дня провел у Хоря.

Jeg gikk på jakt den dagen fire timer senere enn vanlig, og de neste tre dagene tilbragte jeg hos Horj.

Меня занимали новые мои знакомцы.

Mine nye bekjentskaper fascinerte meg.

Не знаю, чем я заслужил их доверие, но они непринужденно разговаривали со мной.

Jeg vet ikke hvordan jeg fikk deres tillit, men de talte uformelt med meg.

Я с удовольствием слушал их и наблюдал за ними.

Jeg gled meg over å lytte til dem og observere dem.

Оба приятеля нисколько не походили друг на друга.

De to vennerne var ikke alls like.

Хорь был человек положительный, практический, административная голова, рационалист; Калиныч, напротив, принадлежал к числу идеалистов, романтиков, людей восторженных и мечтательных.

Horj var en positiv, praktisk mann, en administrativ hode, en rationalist; Kalinych derimot var en idealist, en romantiker, en entusiastisk og drømmende person.

Хорь понимал действительность, то есть: обстроился, накопил деньжонку, ладил с барином и с прочими властями; Калиныч ходил в лаптях и перебивался кое-как.

Horj forstod virkeligheten, det vil si: han bygget opp en eiendom, samlet penger og hadde gode relasjoner med sin herre og andre autoriteter; Kalinych gikk rundt i træsko og klarede seg som han kunne.

Хорь расплодил большое семейство, покорное и единодушное; у Калиныча была когда-то жена, которой он боялся, а детей и не бывало вовсе.

Horj hadde en stor, lydig og forenet familie; Kalinych hadde en gang en kone, som han var bange for, og han fikk aldri barn.

Хорь насквозь видел г-на Полутыкина; Калиныч благоговел перед своим господином.

Horj så gjennom Mr. Polutykin; Kalinych tilbad sin herre.

Хорь любил Калиныча и оказывал ему покровительство; Калиныч любил и уважал Хоря.

Horj elsket Kalinych og støttet ham; Kalinych elsket og respekterte Horj.

Хорь говорил мало, посмеивался и разумел про себя; Калиныч объяснялся с жаром, хотя и не пел соловьем, как бойкий фабричный человек...

Horj sa lite, lo og forstod selv; Kalinych uttrykte seg med gjylte, selv om han ikke var en eloquent fabrikant...

Но Калиныч был одарен преимуществами, которые признавал сам Хорь, например: он заговаривал кровь, испуг, бешенство, выгонял червей; пчелы ему дались, рука у него была легкая.

Men Kalinyc hadde talenter som selv Horj anerkjente, for eksempel: han kunne stoppe blod, frykt, rabies, kaste ut ormer; bier var hans spesialitet, og han hadde en lett hånd for arbeid.

Хорь при мне попросил его ввести в конюшню новокупленную лошадь, и Калиныч с добросовестною важностью исполнил просьбу старого скептика.

Horj bad ham om å føre den nylig kjøpte hesten inn i stallen, og Kalinyc utførte den gamle skeptikerens anmodning med flittig alvor.

Калиныч стоял ближе к природе; Хорь же — к людям, к обществу; Калиныч не любил рассуждать и всему верил слепо; Хорь возвышался даже до иронической точки зрения на жизнь.

Kalinyc var tettere knyttet til naturen; Horj derimot var mer knyttet til mennesker og samfunn; Kalinyc gjorde ikke anstrengelser for å forstå tingene og trodde blindt på alt; Horj nådde selv opp til en ironisk syn på livet.

Он много видел, много знал, и от него я многому научился.

Han så mye, visste mye, og jeg lærte mye av ham.

Например, из его рассказов узнал я, что каждое лето, перед покосом, появляется в деревнях небольшая тележка особенного вида.

For eksempel lærte jeg av hans fortellinger at en lille vogn av en spesiel type dukker opp i landsbyene hvert år før høsting.

В этой тележке сидит человек в кафтане и продает косы.

I denne vognen sitter en mann i kaftan og selger saxer.

На наличные деньги он берет рубль двадцать пять копеек — полтора рубля ассигнациями; в долг — три рубля и целковый.

Han tar 25 kopeker for en rubel – 1,5 rubler i sedler; på kredit – tre rubler og en hel rubel.

Все мужики, разумеется, берут у него в долг. Через две-три недели он появляется снова и требует денег.

Alle bønder tar selvsagt på kredit fra ham. Etter to-tre uker kommer han tilbake og krever pengene.

У мужика овес только что скошен, стало быть, заплатить есть чем; он идет с купцом в кабак и там уже расплачивается.

Bonde har nettopp slått høyet, så han har penger å betale med; han går med kjøpmannen til puben og betaler der.

Иные помещики вздумали было покупать сами косы на наличные деньги и раздавать в долг мужикам по той же цене; но мужики оказались недовольными и даже впали в уныние; их лишали удовольствия щелкать по косе, прислушиваться, перевертывать ее в руках и раз двадцать спросить у плутоватого мещанина-продавца: «А что, малый, коса-то не больно того?»

Noen godsejere fant ut at de kunne kjøpe saxer for kontanter og gi dem på kredit til bøndene til samme pris; men bøndene var utilfredse og ble endda deprimert; de mistet gleden over å kunne kritisere saxen, lytte til lyden av den, vende den i hånden og spørre to ganger til den grådige kjøpmann-sælgeren: «Er saxen ikke bra nok, lille mann?»

Те же самые проделки происходят и при покупке серпов, с тою только разницей, что тут бабы вмешиваются в дело и доводят иногда самого продавца до необходимости, для их же пользы, поколотить их.

Det samme skjer ved kjøp av saxer, bortsett fra at kvinnene også blander seg inn i saken og noen ganger tvinger selgeren til å slå dem for deres egen gode.

Но более всего страдают бабы вот при каком случае.

Men det er en situasjon hvor kvinnene lider mest.

Поставщики материала на бумажные фабрики поручают закупку тряпья особенного рода людям, которые в иных уездах называются «орлами».

Leverandører av materiale til papirfabrikker gir oppkjøp av spesielle typer klut til mennesker som i andre distrikter omtales som «ørler».

Такой «орел» получает от купца рублей двести ассигнациями и отправляется на добычу.

En slik «ørle» får 200 rubler i sedler fra kjøpmannen og setter seg i gang for å innhente pengene.

Но, в противность благородной птице, от которой он получил свое имя, он не нападает открыто и смело: напротив, «орел» прибегает к хитрости и лукавству.

Men i motsats til den noble fuglen som han fikk navnet sitt fra, angriper han ikke åpenlyst og modig; i stedet bruker «ørlen» list og slydning.

Он оставляет свою тележку где-нибудь в кустах около деревни, а сам отправляется по задворьям да по задам, словно прохожий какой-нибудь или просто праздношатающийся.

Han forlater sin vogn et sted i buskene utenfor landsbyen, og går rundt gårdene og bakgårdene som en tilfældig forbipasserende eller en som bare gjør seg fri.

Бабы чутьем угадывают его приближенье и крадутся к нему навстречу.

Kvinnene fornemmer hans nærhed og smyger seg mot ham.

Второпях совершается торговая сделка. За несколько медных грошей баба отдает «орлу» не только всякую ненужную тряпицу, но часто даже мужнину рубаху и собственную паневу.

En handel gjøres i en fart. For noen få kobberpennier gir kvinnen «ørlen» ikke bare alt unødvendig klut, men ofte også mannens skjorte og egen kjole.

В последнее время бабы нашли выгодным красть у самих себя и сбывать таким образом пеньку, в особенности «замашки», — важное распространение и усовершенствование промышленности «орлов»!

For nylig har kvinnene funnet det lønnsomt å stjele fra seg selv og på denne måten selge hamp, spesielt «zamasjki» – en viktig utvidelse og forbedring av «ørlenes» industri!

Но зато мужики, в свою очередь, навострились и при малейшем подозрении, при одном отдаленном слухе о появлении «орла» быстро и живо приступают к исправительным и предохранительным мерам.

Men mennene har på sin side også blitt mer observante og ved den minste mistenken, ved eneste lyden av «ørlenes» ankomst, gjør de raskt og effektivt bruk av forebyggende og beskyttende foranstaltninger.

И в самом деле, не обидно ли?

Og er det ikke en skam?

Пеньку продавать их дело, и они ее точно продают, не в городе, — в город надо самим тащиться, — а приезжим торгашам, которые, за неимением безмена, считают пуд в сорок горстей — а вы знаете, что за горсть и что за ладонь у русского человека, особенно когда он «усердствует»!

Det er deres jobb å selge hamp, og de selger det faktisk – ikke i byen, for der må de selv ta seg dit – men til besøkende handelsmenn som, uten en vægt, regner pundene i fyrre håndfuller – og du vet hva en håndfull og en palm er for en russer, spesielt når han «er flittig»!

Таких рассказов я, человек неопытный и в деревне не «живалый» (как у нас в Орле говорится), наслушался вдоволь.

Jeg, som ikke har mye erfaring og ikke har «levet» i en landsby (som vi sier i Orël), har hørt nok av slike historier.

Но Хорь не всё рассказывал, он сам меня расспрашивал о многом.

Men Khortj fortalte ikke alt, han spurte også meg om en del ting.

Узнал он, что я бывал за границей, и любопытство его разгорелось...

Han fant ut at jeg hadde vært utenfor Russland, og hans nysgjerrighet ble vakt...

Калиныч от него не отставал; но Калиныча более трогали описания природы, гор, водопадов, необыкновенных зданий, больших городов; Хоря занимали вопросы административные и государственные.

Kalinitsj var ikke langt bak; men Kalinitsj var mer fascinert av beskrivelser av natur, fjeller, vannfall, uvanlige bygninger og store byer; Khortj var mer interessert i administrative og statslige spørsmål.

Он перебирал всё по порядку: «Что, у них это там есть так же, как у нас, аль иначе?..

Han gikk gjennom alt i rekkefølge: «Har de det samme der som hos oss, eller er det annerledes?..

Ну, говори, батюшка, — как же?..» —

Nå, fortell meg, fader – hvordan er det?..»

«А! ах, господи, твоя воля!» — восклицал Калиныч во время моего рассказа; Хорь молчал, хмурил густые брови и лишь изредка замечал, что, «дескать, это у нас не шло бы, а вот это хорошо — это порядок».

– «Aha, gud, som du vil!» utbrød Kalinitsj under min fortelling; Khortj var tyst, knurret med sine tætte øyne og kommenterte bare en gang at «det ville ikke ha funget hos oss, men dette er bra – det er orden».

Всех его расспросов я передать вам не могу, да и незачем; но из наших разговоров я вынес одно убежденье, которого, вероятно, никак не ожидают читатели, — убежденье, что Петр Великий был по преимуществу русский человек, русский именно в своих преобразованиях.

Jeg kan ikke fortelle deg alle hans spørsmål, og det er heller ikke nødvendig; men jeg dro en konklusjon fra våre samtaler som leserne sannsynligvis ikke forventer – nemlig at Peter den Store først og fremst var en russer, en russer nettopp i sine reformasjoner.

Русский человек так уверен в своей силе и крепости, что он не прочь и поломать себя: он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед.

En russer er så sikker på sin egen styrke og robusthet at han ikke er bange for å bryte seg selv: Han tænker ikke mye på fortiden og ser modig fremover.

Что хорошо — то ему и нравится, что разумно — того ему и подавай, а откуда оно идет, — ему всё равно.

Det han synes er bra, det gillar han; det som er fornuftig, det vil han ha, og hvor det kommer fra, bryr han seg ikke om.

Его здравый смысл охотно подтрунит над сухопарым немецким рассудком; но немцы, по словам Хоря, любопытный народец, и поучиться у них он готов.

Hans sunde fornuft gleder seg over den tørre tyske logikken; men tyskerne er, ifølge Khortj, en interessant nasjon, og han er klar til å lære av dem.

Благодаря исключительности своего положенья, своей фактической независимости, Хорь говорил со мной о многом, чего из другого рычагом не выворотишь, как выражаются мужики, жерновом не вымелешь.

Takket være sin unike stilling og faktiske uavhengighet, fortalte Khortj meg om mange ting som ikke kan bringes frem med andre midler, som bøndene sier, det kan ikke presses ut med en kvern.

Он действительно понимал свое положенье.

Han forstod virkelig sin stilling.

Толкуя с Хорем, я в первый раз услышал простую, умную речь русского мужика.

Under samtalene med Khortj hørte jeg for første gang en enkel, intelligent tale fra en russisk bonde.

Его познанья были довольно, по-своему, обширны, но читать он не умел; Калиныч — умел.

Hans kunnskap var ganske omfattende på sin egen måte, men han kunne ikke lese; Kalinitsj kunne det.

«Этому шалопаю грамота далась, — заметил Хорь, — у него и пчелы отродясь не мерли». —

«Denne gleden fikk læring», sa Khortj, «og han hadde ikke en bie som døde».

«А детей ты своих выучил грамоте?»

– «Har du lært dine egne barn å lese?»

Хорь помолчал.

Khortj var stille en stund.

«Федя знает». —

– «Fedja kan det».

«А другие?» —

– «Og de andre?»

«Другие не знают». —

– «De andre kan det ikke».

«А что́?»

– «Og hva da?»

Старик не отвечал и переменил разговор.

Elderen svarte ikke og skiftet emne.

Впрочем, как он умен ни был, водились и за ним многие предрассудки и предубеждения.

Men selv om han var så intelligent, hadde han også mange fordommer og fordomsfulle holdninger.

Баб он, например, презирал от глубины души, а в веселый час тешился и издевался над ними.

For eksempel foraktet han eldere fra bunn av hjertet, og i de gode stundene gjorde han seg morsom over dem og hånte dem.

Жена его, старая и сварливая, целый день не сходила с печи и беспрестанно ворчала и бранилась; сыновья не обращали на нее внимания, но невесток она содержала в страхе божием.

Hans kone var gammel og kjedelig, og hun satt hele dagen i ovnen og gnav og skjelt ut uten å stoppe. Sønnene tok ikke hensyn til henne, men svigedøtrene holdt hun i guddommelig frykt.

Недаром в русской песенке свекровь поет: «Какой ты мне сын, какой семьянин! Не бьешь ты жены, не бьешь молодой...»

Det er ikke for ingenting at svigermoren synger i en russisk sang: «Hvilken sønn du er for meg, hvilken familiefar! Du slår ikke din kone, du slår ikke din unge...»

Я раз было вздумал заступиться за невесток, попытался возбудить сострадание Хоря; но он спокойно возразил мне, что «охота-де вам такими... пустяками заниматься, — пускай бабы ссорятся...

En gang prøvde jeg å forsvare svigedøtrene og forsøkte å vække medlidenhet hos Horja; men han svarte rolig at «det er synd at du bruker tid på slike... småligheter – la bare kvinnene skjelle ut».

Их что разнимать — то хуже, да и рук марать не стоит».

Det er mer problematisk å prøve å stoppe dem, og det er ikke verdt å forurene sine egne hender».

Иногда злая старуха слезала с печи, вызывала из сеней дворовую собаку, приговаривая: «Сюды, сюды, собачка!» —

Noen ganger kom den onde gamle kvinnen ned fra ovnen og kalte på hundet i gården og sa: «Kom hit, kom hit, hund!»

и била ее по худой спине кочергой или становилась под навес и «лаялась», как выражался Хорь, со всеми проходящими.

og slo den på ryggen med en køkkenkniv eller stod under taket og «skalte», som Horja sa, mot alle som gikk forbi.

Мужа своего она, однако же, боялась и, по его приказанию, убиралась к себе на печь.

Men hun var bange for sin egen mann, og på hans ord gikk hun tilbake til ovnen.

Но особенно любопытно было послушать спор Калиныча с Хорем, когда дело доходило до г-на Полутыкина.

Men det var spesielt interessant å høre Kalinich argumentere med Horja når det gjaldt herr Polutykin.

«Уж ты, Хорь, у меня его не трогай», — говорил Калиныч.

«Du, Horja, rør ikke hans sønn», sa Kalinich.

«А что ж он тебе сапогов не сошьет?» — возражал тот.

«Men hvorfor skal han ikke sy sko til deg?» sa Horja.

«Эка, сапоги!..

«Åh, sko!..

на что мне сапоги?

Hvorfor skal jeg ha sko?

Я мужик...» — «Да вот и я мужик, а вишь...»

Jeg er en mann...»

При этом слове Хорь поднимал свою ногу и показывал Калинычу сапог, скроенный, вероятно, из мамонтовой кожи.

Med dette ordet løftet Horja opp foten sin og viste Kalinich en sko som sannsynligvis var laget av mammutskinn.

«Эх, да ты разве наш брат!» — отвечал Калиныч.

«Eh, du er jo ikke vår bror!» sa Kalinich.

«Ну, хоть бы на лапти дал: ведь ты с ним на охоту ходишь; чай, что день, то лапти». —

«Nå, gi ham i det minste en par hjemmesko: Du går jo på jakt med ham; det er jo en hjemmesko hver dag».

«Он мне дает на лапти». —

«Han gir meg hjemmesko».

«Да, в прошлом году гривенник пожаловал». Калиныч с досадой отворачивался, а Хорь заливался смехом, причем его маленькие глазки исчезали совершенно.

«Ja, forrige år gav han meg en grivna». Kalinich vendte seg frustrert bort, mens Horja lo høyt, og hans små øyne forsvant helt inn i hodet på ham.

Калиныч пел довольно приятно и поигрывал на балалайке.

Kalinich sang ganske hyggelig og spilte på balalaika.

Хорь слушал, слушал его, загибал вдруг голову набок и начинал подтягивать жалобным голосом.

Horja lyttet til ham, og plutselig vippet han hodet til siden og begynte å synge med en klagende stemme.

Особенно любил он песню: «Доля ты моя, доля!»

Han elsket spesielt sangen: «Du er min skjebne, min skjebne!»

Федя не упускал случая подтрунить над отцом.

Fedya tok alltid en mulighet til å gjøre narr av faren sin.

«Чего, старик, разжалобился?»

«Hva, gamle mann, er du nå så trist?»

Но Хорь подпирал щеку рукой, закрывал глаза и продолжал жаловаться на свою долю...

Men Horja støttet seg på kaken med hånden, lukket øynene og fortsett å klage over sin skjebne...

Зато в другое время не было человека деятельнее его: вечно над чем-нибудь копается — телегу чинит, забор подпирает, сбрую пересматривает.

Men på andre tidspunkter var det ingen som var mer aktiv enn ham: Han jobbet alltid med noe – reparerte en vogn, støttet et gjerde, gjennomgikk selen.

Особенной чистоты он, однако, не придерживался и на мои замечания отвечал мне однажды, что «надо-де избе жильем пахнуть».

Han fulgte imidlertid ikke særlig god hygiene, og en gang svarte han på en av mine kommentarer at «det må jo luke av en hytte».

— Посмотри-ка, — возразил я ему, — как у Калиныча на пасеке чисто.

– Se bare hvor rent det er hos Kalinich på gården, sa jeg til ham.

— Пчелы бы жить не стали, батюшка, — сказал он со вздохом.

– Biene ville ikke leve der, fader, sa han med en suk.

«А что, — спросил он меня в другой раз, — у тебя своя вотчина есть?» —

– «Har du en egen gård da?» spurte han meg en annen gang.

«Есть». —

– «Ja, det har jeg».

«Далеко отсюда?» —

– «Er det langt borte herfra?»

«Верст сто». —

– «Det er hundre kilometer».

«Что же ты, батюшка, живешь в своей вотчине?» —

– «Hvorfor bor du så på din egen gård, fader?»

«Живу». —

– «Fordi jeg gjør det».

«А больше, чай, ружьем пробавляешься?» —

– «Og bruker du vel hovedsakelig geværet din?»

«Признаться, да». —

– «Det gjør jeg faktisk».

«И хорошо, батюшка, делаешь; стреляй себе на здоровье тетеревов да старосту меняй почаще».

– «Det er bra, fader. Skytt på fugler for nytte og bytte ut formannen ofte».

На четвертый день, вечером, г. Полутыкин прислал за мной.

Den fjerde dagen, om ettermiddagen, sendte Polutykin bud etter meg.

Жаль мне было расставаться с стариком.

Det var trist å ta avskjed med den gamle mannen.

Вместе с Калинычем сел я в телегу.

Jeg satte meg inn i vognen sammen med Kalinych.

«Ну, прощай, Хорь, будь здоров, — сказал я... — Прощай, Федя». —

– «Vel, farvel, Horj, bli frisk», sa jeg... – «Farvel, Fedja».

«Прощай, батюшка, прощай, не забывай нас».

– «Farvel, fader. Farvel og glem oss ikke».

Мы поехали; заря только что разгоралась.

Vi kjørte avsted. Daggryet var nettopp begynt.

«Славная погода завтра будет», — заметил я, глядя на светлое небо.

– «Det blir en fin dag i morgen», sa jeg og så opp på den lyse himmelen.

«Нет, дождь пойдет, — возразил мне Калиныч, — утки вон плещутся, да и трава больно сильно пахнет».

– «Nei, det kommer regn», sa Kalinych til meg. «Andrene plasker jo, og gresset lugter så sterk».

Мы въехали в кусты. Калиныч запел вполголоса, подпрыгивая на облучке, и всё глядел да глядел на зарю...

Vi kjørte inn i buskene. Kalinych sang stille mens han hoppede på vognen og så på daggryet...

На другой день я покинул гостеприимный кров г-на Полутыкина.

Neste dag forlod jeg mr. Polutykins gjestfrihet.